Жилец. Михаил Холмогоров

Чтение книги онлайн.

      Голос и в самом деле был радостный, и радость была искренней, но едва заговорил о встрече, началось:

      – Нет, сегодня никак, и завтра не получается – заседание кафедры, лекция в политпросвете… Вот что, позвоните мне через три дня. Так хочется увидеть вас.

      «Раз так хочется, бросьте дела», – чуть не сорвалось с раздраженного языка, но Жорж удержался от резкости, только с нарочитым холодом произнес:

      – Хорошо.

      Только через неделю Ариадна допустила Жоржа к своей персоне.

      Ни мамы, ни сестры дома не было, их Ариадна отправила к знакомым на дачу, но радость тут же и поблекла, когда прошли угрюмый извилистый коридор: в комнате обнаружились Ариаднины друзья – двое молодых пушкинистов, Шура и Юра, и пухленькая девица-лермонтоведка были приглашены «на Фелицианова». Жорж, конечно, рассчитывал на первую долгожданную встречу наедине, да что ж тут поделаешь… И первые полчаса чувствовал себя стесненным, как-то не сразу разговорился, хотя Ариадна сияла синими глазами, она демонстрировала гордость за своего друга, и мало-помалу лед в душе Жоржа подтаял, он стал рассказывать о перипетиях своего пути на юго-запад, о жизни в экзотическом городе, где смешаны украинцы, русские, греки, евреи, молдаване, на ходу строя этнографические теории. Сам в то же время поглядывал на Ариадну, изменилась ли за время разлуки. Да, изменилась. Глаза – те же, но лицо как бы подсохло, морщинки от крыльев носа и две стрелки между бровями резко обозначили отвердевший характер. Нет, и глаза не те, что были, – глубже и печальнее.

      Не то Шура, не то Юра напрямую спросил его, как он относится к свершившемуся историческому перевороту и насколько трехлетнее путешествие по стране изменило его отношение к революции. Тема в кругу малознакомых людей рискованная, но Жорж был на волне, его мысль была сегодня в каком-то восторге всеобъятья.

      В Москве восемнадцатого года революция виделась как акт блоковской декадентской драмы. Это было воплощение литературной мечты. Собственно, и все наше декадентство, в широком смысле, вплоть до футуристов и нынешних имажинистов – это жизнь по литературе. Сначала слово, а потом жизнь, по слову выстроенная. И в этом смысле Ленин такой же декадент, как Брюсов или Маяковский. Он воплощал вычитанное. Только не у Блока или Мережковского, а в известной мере у Гоголя, а более всего – у Чернышевского. Не случайно же его первая брошюра тоже называется «Что делать?».

      – Простите, Жорж, но это розановщина какая-то! Это он, старый циник, во всем Гоголя обвинил!

      – Я имел счастье разговаривать с Василием Васильевичем на сей счет. Конечно, если Гоголя воспринимать грубо, прямолинейно, можно и Гоголя обвинить. Да ведь Николай-то Васильевич не на грубое восприятие рассчитан. Его слово неоднозначно. Как и всякое подлинно художественное слово. Из его «Шинели» сам Достоевский вышел. Вышел и возвестил: мир красотою спасется. Только того Федор Михайлович не учел, что на красоту толкователи слетятся, они-то и погубят мир. СКАЧАТЬ