Свечи на ветру. Григорий Канович

Чтение книги онлайн.

      – Я никогда, Даниил, себя не чувствую хорошо.

      – Если надо, я пошлю Мириам, – предложил шапочник.

      – Наш местечковый полицейский просил привезти для внучки уколы. Вот рецепт, – старуха протянула Элиазару бумажку. – Вот деньги. А вот мои деньги. Возьми что-нибудь недорогое для сердца…

      – Недорогое? – опешил Элиазар.

      – На мое сердце нечего больше тратиться. Если бы не перина для Суламифи…

      – Грешно так говорить, – сказал Элиазар и выскользнул за дверь.

      Я изнывал от жары и скуки. Мне было скучно от бабушкиного сердца, от Элиазаровой доброты, от сумерек, упавших на Мельничную улицу, от этих шляпок, насаженных на колодки, от этой тишины, в которой даже мыши не скреблись, даже часы на стене не тикали.

      – Гусь протухнет, – озабоченно сказала бабушка и прилегла на топчан, поставив в изголовье сундучок.

      – Чтобы не протух, его надо съесть, – подсказал я.

      – Если в тюрьму не попадем, съедим, – согласилась бабушка.

      Для нее все было одинаково важно: и гусь, и мой отец, и уколы для Порядка, и упражнения для мизинца, и приколоченный к кресту Христос, и ее сердце.

      А я думал о Пранасе. Неужели он увиделся с дядей Стасисом? Я вдруг представил себе, как они с отцом сидят в камере, и Пранас рассказывает, как ехал в поезде, как заступились за него монахини, какие добрые люди моя бабушка, ее племянник Элиазар и я.

      Когда отворилась дверь и Пранас вошел в комнату, я нисколько не удивился.

      – Где это ты целый день шлялся? – засыпая, спросила бабушка.

      – Я был в тюрьме.

      Бабушка равнодушно захрапела, и ее храп напоминал звук заржавевшей пилы со сломанными зубьями.

      – Тебя впустили?

      – Ага.

      – Не обыскивали?

      – Не-е.

      – Врешь, – сказал я и заглянул ему в лицо, но он успел отвести взгляд.

      – Ты его не видел… Ты нигде не был.

      Бабушка проснулась и сказала:

      – Все в городе извелись… Все намаялись…

      В темноте она всегда добрела. Только при свете была сердитой. Боже правый, если бы все время жить в темноте, в которой можно не стыдиться ни своих слез, ни своей доброты!

      – Завтра все поедем домой. Надо помочь твоей матери родить, – сказала старуха Пранасу, но он ее не очень понял.

      Мы забрались на чердак, накрылись полушубком и, не проронив больше ни одного слова, заснули. Только сны и летучие мыши носились над нами.