Солдат и царь. том первый. Елена Крюкова

Чтение книги онлайн.

      Он окунулся в тяжкую вязкую тьму сна.

      Долго барахтался в ней.

      Сознание опять уплыло куда-то вдаль большой, с толстой спиной и огромной головой, белоглазой рыбой.

      Долго ли спал, не знал. Зачем тут было что-то знать? Он ощущал: повсюду на нем – бинты, и весь он, перевязанный, охваченный ими, их вьюжными витками, – плотный, будто дощатый, где плоский, как настеленный в бане сосновый пол, а где выпуклый, бревенчатый.

      Тело обратилось в дерево. Если тихо лежать – не чувствуешь ничего.

      И он лежал тихо.

      И деревянные губы сами над собой смеялись: экое я полено, истопить мною печь.

      …выплыл на поверхность зимнего мира. Ледяной мир все высил, угрюмо вздымал вокруг обтянутые белым коленкором стены. Ледяной век отсчитывал удары чужими женскими каблуками. Дрожал. Мерз. Уже колотился весь под одеялом, и не грело ни шута.

      Коленки звенели чашка об чашку, и инеем изнутри покрывались кости.

      Крючился. Спина выгибалась сама собою. С койки рядом донеслось напуганное:

      – Эй, братец, чо, судорга скрутила?

      И, будто из-под земли, из-под гладких медовых плашек паркета пробилось:

      – А може, этта, у няво столбняк… грязь в рану забилася, и кончен бал…

      …и вдруг колотун этот кончился разом, – оборвался.

      Лежал пластом. Тяжелело тело. Зад все глубже вдавливался в панцирную сетку и тощий матрац.

      Все наливался, миг за мигом, расплавленным чугуном, все увеличивался в размерах. Стало страшно. Захотел позвать кого живого – глотка не отозвалась ни единым хрипом. Чугунные губы мерзли: по дворцовому ледяному залу гулял ветер, шел стеной балтийский сквозняк из-под раскинутых, как бабьи ноги в минутной любви, метельных штор.

      Тяжесть давила, раздавливала внутри слепыми птенцами бьющиеся, горячие потроха.

      Мишка напряг последние силенки и выдавил – в белую зимнюю ночь, в белую тьму:

      – Сестра… воды…

      Слушал тишину. Коленкор мерцал искрами вьюги.

      Огромные, до потолка, окна светились, сияли вечными, торжественными, довоенными фонарями.

      Тихо. Все тихо умирало. И он тихо и верно, могильно тяжелел. И это, могло так быть запросто, подбиралась к его койке его смертушка и тяжело, поганой любовницей, ложилась на него поверх колючего лазаретного одеяла, вминалась в него.

      В тишине застучали часы. Тук-тук, тик-тик. Он поздно понял, что это – не часы, каблуки.

      Туфли на каблуках. А может, сапожки на шнуровке, выше щиколотки.

      Пахнуло сиренью. Зима спряталась за гардину. Метель забилась в угол. Раненые стонали, жили, умирали. Над его койкой стояла сестра милосердия. Совсем молоденькая. Щечки румяные. Ручки-игрушечки. Она вертела в пальцах карандаш. Осторожно положила карандаш на табурет. Шагнула ближе и наклонилась над Ляминым.

      Близко СКАЧАТЬ