Потому, что я, кажется, не могу больше.
Вы тоже не можете, Женя – но я понимаю это только тогда, когда вы срываетесь, цепляетесь за меня и плачете, тихо и горько.
Вы прижимаетесь головой к моему плечу, я обещаю вам, что все будет в порядке – и вы позволяете себе расслабиться и получить облегчение в слезах. И тихо, почти бессвязно рассказать мне о том, как плохо и больно вам было там, и как вы скучали, и как едва выносили пять лет одиночества, и войну…
Наверно, потом вам будет неловко – но я не могу вас остановить.
Не хочу.
Кажется, мне это тоже необходимо. Настолько, что мои глаза тоже заволакивает туманом, и ком стоит в горле, когда я – наконец-то – разрешаю себе поверить, что могу быть все еще нужен тем, кто знал и любил меня в прошлой жизни. Моей семье.
И что я все же дождался вас, Женя – а, значит, дождусь и жену, и дочку, и братьев. Они не отвернутся от меня, не забудут. Они все будут рядом. Нужно только дождаться.
Вы постепенно приходите в себя: отпускаете меня, вытираете глаза рукавом, говорите какую-то ерунду о том, что вам ужасно неловко.
Не нужно, Женя. Все хорошо, и я, даже, кажется, счастлив.
Знать, что вы плачете обо мне.
Глава 6
06.07.1942
Ташкент, ДК Союза Художников
Я. П. Овчаренко (И. Приблудный)
Пианист в гимнастерке рыдал, как девчонка, Ильф обнимал его, утешая. Приблудный смотрел на это круглыми глазами. Потом обошел их как по невидимой окружности и, обнаружив, что и у Ильфа глаза на мокром месте, констатировал:
– Какие все «цензура» чувствительные…. ой! Ты чего?! – локоть Ширяевца врезался Ваньке под ребра. С учетом разницы в габаритах тычок получился весьма ощутимым.
– Заткнись и прояви тактичность, – прошипел товарищ.
Прибудный вытаращил глаза и позволил Сашке отбуксировать себя за колонну. Странно, но над Ильфом и его приятелем больше никогда не смеялся – все «проявляли тактичность», хотя картина была весьма забавной. Ваньку особенно веселил дикий контраст между обычной сдержанностью журналиста и вот этим его идиотски-счастливым выражением лица.
То, что нашлось существо, желающее его обнимать, было удивительно само по себе.
Приблудному вдруг почудился туманный петербургский сентябрь и тонкая, стройная фигура Сережи Есенина у ворот гостиницы: «Чего ты приперся, шельма! Я не хочу тебя видеть! Тоже мне ученик! Не мог на похороны прийти!..»
Настроение испортилось.
– Ладно, пусть их, – проворчал Ванька. – Надеюсь, теперь Илья перестанет страдать, что от него братья бегают, – заметив живой интерес в глазах Ширяевца, он принялся рассказывать.
Краем глаза он следил за Ильфом и его впечатлительным приятелем, стараясь не пропустить момент, когда они успокоятся и пойдут к ним знакомиться. То, что ехидный журналист не оставит эту историю без своих комментариев, было ясно как день.
– …я СКАЧАТЬ