Все это уже было, было, мильён раз было, все это он уже писал, я уже видела эти афиши, эти зонтики, эти шляпки, эти загадочные взгляды искоса издалека, этих дам и этих леди… Все эти его потаенные мечтанья о кроткой, нежной, старомодной, покорной женственности были мне отлично знакомы. Как знакома эта штриховка. Изгибы линий.
Я все это уже видела.
– Я не знаю, – отдаю я ему бесценные для автора листы. – Как говорила Ахматова, это очень ваше.
Губы Вика снова дергаются, глаза суживаются в злом прищуре.
– Не обижайся. Но тут по сути ничего нового. Ты рисуешь эти зонтики со школьной скамьи – сколько можно в самом-то деле. Не надоело… И потом… Извини, но у меня такое чувство… как будто ты… не очень стараешься…
– Ты же прекрасно знаешь, что у меня нет возможности сидеть часами…
– Дело не в возможности. И тебе это тоже отлично известно. Народ отделывает один рисунок месяцами…
– И в результате не доделывает ничего…
– А кто-то и доделывает. Кто-то может. Просто… этим нужно серьезно заниматься. Не так… между делом. Двадцать минут перед сном.
– Ясно.
Я вижу, что Вик взбешен моими словами. Не того он ждал. А чего? Я должна врать, пытаться угодить, щадить его самолюбие? Чего ради?
То, что я увидела, это эскизы… Не более того…
– Еще кофе?
– Нет, пожалуй, хватит. Не будем растягивать удовольствие.
– Ты уверена?
Я не успеваю ответить, потому что его губы тянутся к моим, его руки оказываются на моей шее, сзади, мне больно, но его это не волнует, эти объятья похожи на попытку задушить, а может, они и являются ей в какой-то мере – символически, инерционно… И он целует меня, целует исступленно, с ненавистью, с горечью и яростью, накопившейся за время с нашей последней встречи, с той горечью, которую вызывает только самая тяжелая, самая отвратительная зависимость. Зависимость от чужого, хорошо знакомого тела, и что гораздо хуже, чужой души. Зависимость от того, что, несмотря на все слова, не кончилось, не кончилось, хотя ему уже давно пора.
И я отвечаю на этот поцелуй, мне так же больно, как ему, я так же ненавижу, я так же мечтаю о том, чтобы все это наконец уже прекратилось, чтобы была прервана эта чертова пуповина, эта нить, связавшая нас когда-то – одиночество и одержимость, фанатичная любовь к искусству, способность понимать и чувствовать другого как себя. Я сама не понимаю, как мои руки оказываются под его рубашкой, и моя кофточка летит куда-то вниз, и с тихим щелчком распадается бюстгалтер, и все невыносимое напряжение этого дня, все это тягостное ожидание, необходимость позировать и улыбаться, и разговаривать, разговаривать, разговаривать – все это взрывается наконец в самой банальной, но такой естественной и желанной кульминации.
– Быстрее, – говорю я. – Сильнее. Сильнее. Не жалей. Не жалей меня, не надо…
И он не жалеет. Ни капли. Ему это тоже нужно.
Он СКАЧАТЬ