Уснуть больше не получается. Даже лечь рядом не могу, так и хожу всю ночь тенью по квартире. К утру рождается что-то, смутно похожее на цель. Побег из тюрьмы, или побег к себе, настоящей? Прежде всего надо устроиться на работу и начать зарабатывать. Найти квартиру здесь, недалеко от школы, куда записали Каринку. Ещё с родителями объясниться… С мамой говорить.
– Давно проснулась? – на кухню, зевая, входит Марат. Надо же, не заметила даже, что уже утро. У него рейс скоро, а я завтрак не приготовила! С усилием удерживаю себя на месте. Обойдётся. Бутерброд сам может себе сделать, и кнопка на чайнике большая – не промахнётся.
– Давно. – криво улыбаюсь. Делаю глоток остывшего кофе. Наблюдаю за Маратом: ощущение, что он не понимает, что я не собираюсь ничего делать, растёт. Приятно видеть его растерянным. Стоит посреди кухни в одних трусах и озирается по сторонам. Красивый. Ну, не отнять у него это, как бы ни злилась, как бы ни ненавидела, не могу не любоваться. Высоченный, одним своим присутствием забирает воздух. Как же я всегда гордилась, что он – мой!
– Ты куда? – спрашивает он, когда встаю и обхожу его. От тела жаром пышет, так и манит завернуться в медвежьи объятия, зажмуриться, отогреться.
– Спать, – роняю тяжело. Ловит. Держит за руку, требовательно смотрит в глаза.
– Мась, может, скажешь уже, что происходит?
– Скажу, – говорю ровно. – После ужина с родителями.
Зачем он вообще этот ужин устроил? Как всегда, с папой будут говорить о работе, мама – млеть, глядя на Марата, а я… Я бы раньше тоже млела. Теперь буду делать вид. Наш последний семейный ужин, и он явно не войдёт в копилку приятных воспоминаний. Не будь его, уже сегодня бы всё вывалила, после рейса.
– Ты меня пугаешь. Может, нашла другого и хочешь меня бросить? – Он пытается перевести всё в шутку, но вижу – занервничал. Ничего, дорогой, потерпишь.
– Такую новость я не стала бы откладывать на потом. – Как же сложно держать всё в себе! Но Марат не заслуживает того, чтобы терять человеческий облик и опускаться до мещанского скандала. Не собираюсь унижаться, рвать на себе волосы и оскорблять. Всегда считала себя выше этого, оскорбить можно, не переходя на мат.
Все эти дни, что прошли с момента, когда узнала, живу в ступоре. Внутри копится-копится, закипает медленно. Как бы мне хотелось быть другой! Может, кипи во мне аргентинские страсти, Марат никогда не пошёл налево. Но я такая, какая есть, другой не будет.
– Это из-за того, что я сказал про работу?
– Я не собираюсь спрашивать твоё разрешение, чтобы устроиться работать. – Снимаю его пальцы с запястья, смотрю в родные глаза. – И мне всё равно, что ты об этом думаешь.
– Даже так? – Он приподнимает бровь. – А что это мы такие смелые?
– Не припоминаю, что, расписываясь в ЗАГСе отдавала себя в рабство.
Готовила, стирала, убирала, обслуживала от чистого сердца, потому что приятно заботиться. СКАЧАТЬ