«Бесславная смерть для Чёрного Вассала», – прокатился по её венам, растёкся по угасающему сознанию мучительно знакомый голос. Таким она его и помнила: под стать взгляду, властным и хладнокровным, не скроешься, хоть залей уши воском. Но он умел звучать и бархатно, и мягко, почти нежно. Пленительно… Так, что таящейся в нём лжи не распознать.
«Для лучшего моего Вассала столь бесславная смерть… Досадно».
«Тебя здесь нет».
«Но ты меня слышишь, Шера́й».
«Это лихорадка».
«Пусть так». – Голос улыбнулся – фальшиво, всё в Астервейге оказалось фальшиво. Жаль, она не знала об этом раньше.
«Такой бесславный конец для лучшего моего Вассала… Ты его заслужила, Шерай. Удел дезертира – постыдная смерть. Умница. Я одобряю».
«Твоё одобрение хуже проклятия. Лучше руки себе отгрызу, чем тебя порадую», – подумала Тшера, проваливаясь в густую горячую тьму.
…Совсем близко, где-то над головой, звучал голос. Незнакомый, и не понять, женский или мальчишеский. Голос ворковал, уговаривал, утешал. Тшера силилась разобрать хоть что-то, но слова крошились и ломались, слипались бессмысленным комом, а сознание уплывало всё дальше и дальше… Когда оно вновь затеплилось в гудящей, будто раскалённой голове, слова всё лились напевной прохладой, и Тшера хваталась за них, пытаясь удержаться, не сорваться в душную черноту, не утонуть в ней вновь.
– Раз шажок, два шажок, левый, правый сапожок…
Глупая детская песенка.
Тшеру осторожно приподняли и перевернули, укутали тёплым, лоб промокнули влажным, пахнущим свежо и остро. Глаза по-прежнему застилала темнота – где-то в ней всё ещё скрывалась обоюдоострая воронёная сталь; горло хрипело, не в силах вытолкнуть иного звука, руки безвольно упали вдоль тела.
– …Пришёл кисель, на лавку сел, поесть детоньке велел…
Губ коснулось что-то тёплое, гладкое. Тшера дёрнулась, но отвернуться ей не позволили.
– Чтобы глазки глядели, чтобы щёчки алели, надо мамушку послушать, надо супчику покушать! – проворковал голос, и в рот Тшере полился вкусный наваристый бульон.
– …Птички спели, полетели, детке баюшки велели, нужно детоньке поспать, чтобы хворюшку прогнать.
И воронёная сталь во тьме сверкала уже не так остро…
***
– Какая хорошая!
Звуки пробивались через боль и гул в голове, будто через толщу воды. Всё тот же голос, но теперь понятно, что принадлежит он взрослому мужчине, хоть высок и нежен, словно мальчишеский. Сквозь веки Тшеры проникал белый свет, лица касался влажный холодок октябрьского леса, спина и плечи задеревенели от лежания на жёстких досках старой телеги. Она осторожно приоткрыла опухшие глаза, перед ними мутно расплылось СКАЧАТЬ