Данте Алигьери и русская литература. Арам Асоян

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ Данте: «Он – поэт свободы. Гонения, изгнание, горесть от мысли, что будет погребен в чужой земле, ничто его не поколебало»[91]. Именно своей суровой судьбе обязан Данте тому, что новая поэма русского революционера оказалась обрученной с его именем.

      Не силою чудесной дарованья —

      Злосчастием равняюсь я с тобой [92], —

      писал Кюхельбекер, имея в виду Данте.

      Вместе с тем устремленность русского поэта к Алигьери не ограничивается этой аналогией. Она проявляется и в иных мотивах предпринятой поэмы. Одни из них связаны с эпическим повествованием о подвигах и невзгодах Давида, другие – с чувствами и помыслами самого автора, то есть с субъективным планом произведения, который развертывается в форме лирических отступлений повествователя. В эпическом плане проблематика поэмы сводится к замыслу вызвать «из тьмы веков, из алчных уст забвенья» имена тех вождей, жизнь которых может служить уроком мужества и самоотверженности для современников поэта. Это решение выражено в стихах первой книги «Давида» – «Преддверие»:

      Опасный, трудный подвиг предприемлю:

      Царя, певца, воителя пою;

      Все три венца Давид, пастух счастливый,

      Стяжал и собрал на главу свою[93].

      Образ легендарного царя Давида был одним из любимых у декабристов и поэтов, близких к ним. Давиду посвящали свои стихи П. Катенин, Ф. Глинка, А. Грибоедов, Н. Гнедич. В стихотворении «Мир поэта» (1822) Катенин предвосхитил Кюхельбекера почти слово в слово:

      Царь, пастырь, воин и певец

      Весь жизни цвет собрал в себе едином [94].

      Повышенный интерес декабристов к этому библейскому персонажу объясняют стихи Ф. Н. Глинки:

      Бог избрал кроткого Давида,

      И дал он юному борцу

      Свой дух, свое благословенье,

      И повелел престать беде,

      И скрылось смутное волненье;

      Хвалилась милость на суде;

      Не смел коварствовать лукавый,

      И не страдал от сильных правый.

      Закон, как крепкая стена,

      Облек израильские грады,

      Цвели покойно вертограды,

      Лобзались мир и тишина[95]

      В поэме Кюхельбекера эпическое повествование о Давиде ценно не только само по себе, но и своей способностью выделить психологические коллизии субъективного сюжета, где героем является сам автор произведения. Давно замечено, что вся огромная поэма «посвящена рассказу о преодолении Давидом разных бед, испытаний и невзгод; о победах же его говорится как бы мимоходом в нескольких строках»[96]. Такой подбор эпизодов определен совершенно очевидным намерением Кюхельбекера соотнести свой трагический жребий с перипетиями жизни героя, о котором Данте, кстати, сказал: «И больше был, и меньше был царя»[97]. В этой психологической соотнесенности центрального персонажа с автором поэмы СКАЧАТЬ