Данте Алигьери и русская литература. Арам Асоян

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ дуги человеческой жизни[100]. «Жизненная вершина» в сознании и поэме Кюхельбекера не столько хронологическая веха в биографии, сколько ее переломный момент. Впереди поэта ждали тягчайшие испытания. Уже испив из чаши страданий, он мыслил о себе терцинами Данте:

      Суров и горек черствый хлеб изгнанья,

      Изгнанник иго тяжкое несет!

      Не так ли я? [101]

      Позднее в стихотворении «Моей матери» (1832) он напишет:

      Наступит оный вожделенный день —

      И радостью встрепещет от приветов

      Святых, судьбой испытанных поэтов

      В раю моя утешенная тень.

      Великие, назвать посмею вас:

      Тебя, о Дант, божественный изгнанник!

      О узник, труженик бессмертный, Тасс.

      Страдалец, Лузитании Гомер,

      Вы образцы мои, вы мне пример,

      Мне бед путем ко славе предлетели,

      Я бед путем стремлюся к той же цели[102].

      В эту пору, как и в период работы над поэмой, Кюхельбекер находил в себе силы противостоять обрушившимся на него несчастьям. «Вообще, я мало переменился, – сообщал он из Динабургской крепости Пушкину, – те же причуды, те же странности и чуть ли не тот же образ мыслей, что в Лицее!»[103]. В сравнении с Данте и другими «судьбой испытанными поэтами» обнажалось не только инфернальное содержание его судьбы, но и героическое самостояние личности. В связи с этим важно обратить внимание на стихи поэмы, где, Кюхельбекер уподобляет себя Сизифу, который

      Не победит <…> судьбы всевластной;

      Верх близок – ялся за него рукой —

      Вдруг камень вниз из-под руки рокочет,

      Сизиф глядит изнеможенный вслед,

      Паденью бездна вторит, ад хохочет;

      Но он, – он выше и трудов, и бед:

      Нет, он покинуть подвига не хочет[104].

      При таком самостоянии «путь бед» становился вместе с тем путем нравственных обретений, и поэт мог сказать о себе:

      Изыду из купели возрожденья,

      Оставлю скорбь и грех на самом дне

      И в слух веков воздвигну песнопенья[105].

      В этих стихах нельзя не расслышать мотива, характерного для «Божественной Комедии» и связанного с общей идеей странствий ее героя. Ведь поэма Данте, что не раз отмечалось исследователями, огромная метафора: ад не только место, но и состояние, состояние душевных мук. Они и вырвали из уст Кюхельбекера отчаянное восклицание:

      Мой боже, я ничтожный человек…[106]

      Одной из причин нравственных терзаний поэта были, вероятно, его показания против И. И. Пущина, который 14 декабря 1825 г. якобы «побуждал» Кюхельбекера стрелять в великого князя Михаила Павловича. В апреле 1832 г. поэт предпринял неудачную попытку снять с товарища по несчастью это незаслуженное обвинение[107]. Что же касается Данте, то о нем уместно вспомнить проницательное замечание французского филолога К. Фориеля: изгнание было для Данте адом, поэзия – чистилищем[108]. Для Кюхельбекера адом была СКАЧАТЬ