После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее.
Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х.
Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.
Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом – стала обыденным делом.
– Конец моей карьере, – вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы.
По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице.
– Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, – начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации.
– Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, – ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради.
– Паша, ты Рембрандт недоделанный! – воскликнул Марк. – Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся.
– Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, – сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины.
– Это да! – ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. – Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал?
– А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, – сказал я.
– Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? – спросил Паша, поправляя покрывало на кровати.
Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29.
Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста – Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день.
Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания.
– Твоя очередь, – сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. – Конец моей карьере, – тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол.
Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой СКАЧАТЬ