– Чтобы я больше не слышала подобных глупостей! – Рявкнула разъяренная мать, отвесив дочери звонкую оплеуху.
На щеке девушки проступил красный отпечаток материнской руки, но Мессалина даже бровью не повела.
– Ты можешь ругать меня сколько захочешь, – отчеканила она, глядя в родное и, одновременно, чужое лицо матери огромными синими глазами, – можешь даже выгнать из дома. Но если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем, я расскажу префекту претория все, что ты говорила в его адрес. Подумай, матушка. Мне кажется, он вряд ли будет в восторге, если узнает, каким образом я лишилась главного украшения любой добропорядочной римлянки.
Лепида снова взмахнула рукой, но звука пощечины не последовало. Она вдруг посмотрела на рассматривавшую изумруды дочь глазами не матери, но стороннего человека, и заметила, как изменилось выражение лица Мессалины. Рядом с ней равномерно покачивалась на носилках не тринадцатилетняя девочка, смотревшая на мир широко распахнутыми глазами, а расчетливая женщина, возмечтавшая о невозможном.
– Ты обрекаешь себя на ужасную жизнь, – только и смогла прошептать умудренная жизнью римлянка, чувствуя, как теряет последнюю власть над дочерью.
– Я обрекаю себя на вечную славу, – холодно откликнулась Мессалина, но тут же, смягчившись, положила мягкую ладонь на безвольно лежавшую руку матери. – Пока моим телом пользовался префект, я думала о своем будущем, мама. Если в великом Риме родственница императора должна ублажать какого-то жалкого этруска, чтобы спасти свою жизнь, то, значит, я должна добиться такого положения, чтобы никто больше не посмел уложить меня к себе в постель как девку из лупанара.
– Но я, твоя мать… – Сделала последнюю попытку образумить дочь Лепида. – Я подарила тебе жизнь и имею право…
– А я сегодня, возможно, спасла твою жизнь, – пожала плечами девушка, – так что мы квиты. Позволь я сама выберу свою судьбу. А это ожерелье я хочу подарить тебе на память о сегодняшнем дне. Смотри на него почаще.
С этими словами Мессалина протянула руку и, откинув занавеску, улыбнулась прохожим, точно была уже их императрицей. Тема замужества в разговорах с матерью была закрыта ею навсегда.
На следующий день бесследно исчез Квинт. Мессалина приняла это событие как должное, хотя ее сердце было разбито. Никто и никогда не будет любить ее с такой нежностью как этот красавец херуск, но знатная патрицианка была истинной римлянкой и не могла себе позволить убиваться из-за какого-то раба. За все в жизни надо платить – это непреложный закон. И если слава и власть требуют, чтобы она забыла о стыде и любви, то, значит, она избавиться от того и другого. Квинту не было места в ее жизни, а раз так, то не стоит о нем думать. Точка.
СКАЧАТЬ