– Чтоб они сдохли, проклятые Богом собаки, – выругался кто-то рядом, и Мейнард повернул голову, но не узнал говорившего, не увидел лица под капюшоном. – Они, знай, бунтуют, а нам тащиться по бездорожью в ночь…
– Кто же тебя заставлял? – улыбнулся Мейнард одними губами, вспомнив внезапно, кто едет рядом.
– Ты и заставил! Как я откажусь?
– Все верно; так зачем же ты теперь говоришь, будто я неправ, если было тебе велено ехать?
Даже не глядя на собеседника, Мейнард знал, что тот скривился.
– Все-то ты слова плетешь! Если такой искусник, заговорил бы дождь…
– Но-но, – оборвал Мейнард собеседника. – Ты держи язык за зубами и не телепай им, когда не надо. И когда надо, тоже помалкивай. Слыхал, небось, поговорку: слово – серебряная монета, молчание – золотая?
– Так ты скоро станешь богатейшим человеком на земле, – засмеялся попутчик, кутаясь в плащ, и досадливо отряхнул его полы. – Бесполезно, все равно мокрый… Нам бы привал устроить, люди хотят есть.
Мейнард обернулся, чтобы посмотреть на тех, о ком говорил человек рядом, но дождливое марево заслоняло все. В нем маршировали только тени – и вдруг показалось, что это тени мертвых, скелеты, на которых не осталось даже клочков почерневшей плоти, и эта бесшумная армия движется за ним в бой…
Альвдис отерла лицо бредившего человека и отошла, чтобы прополоскать тряпку в воде, пахнувшей луком. Луком пропах весь бывший дом Бьёрга, и за несколько дней, почти непрерывно проведенных тут, Альвдис замечала это, только когда выходила на улицу и потом возвращалась снова.
Как и предсказывала Халлотта, большинство привезенных Бейниром рабов не пережило и двух дней. Никого это не удивило.
– Боги берут свою дань, – говорили в деревне, – эти люди больны и не могут выздороветь, так как они обидели богов.
Воины, ходившие в поход с вождем, рассказали подробно, что случилось. Альвдис слышала эти рассказы и от дружинников, и, конечно же, от отца, который поделился с семьей. Тейт слушал, раскрыв рот, Далла явно гордилась супругом, а Альвдис в который раз восхищалась Бейниром, умевшим принимать решения. Он знал, чем рискует, беря на борт пленников и заставляя их грести, но решился на это, чтобы вернуть выживших домой.
– Я ведаю, что оскорбил богов, так как руки грязных людей коснулись весел «дракона», – вздохнул отец, когда поведал об этом. Никому, кроме жителей севера, не позволялось садиться на скамьи гребцов боевого корабля – это считалось неслыханным оскорблением. – Потому тех, кто все-таки греб, я отдал волнам еще до того, как мы вошли во фьорд. Выбросил их за борт, и они утонули, как и следовало. Может, это послужит оправданием перед богами.
Но на всякий случай в священной роще были принесены жертвы. Христиан это не спасло, да их это и не касалось, только тех, кто возвратился. Лежавшие сейчас в доме Бьёрга к веслам СКАЧАТЬ