Повесть о жизни. Книги IV–VI. Константин Паустовский

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ до приема авторов и прекращения молниеносных скандалов, возникавших между молодыми и старыми репортерами.

      Кроме того, я почти каждый вечер верстал вместе с Изей Лившицем очередной номер газеты.

      Однажды я пришел очень рано и застал в редакции Леву Крупника. Он сидел на подоконнике и плакал, прижимая к глазам клетчатый платок. Пенсне висело на черной тесемке на шее у Левы и качалось от его судорожного дыхания.

      Я испугался и спросил, что случилось. Лева только отмахнулся от меня, подчеркивая этим жестом всю неуместность моего вопроса и мою неделикатность. Очевидно, горе его было так велико, что ему было не до расспросов.

      Я налил в стакан воды и подал Леве. Он выпил ее вместе со своими слезами, снова махнул рукой и сказал:

      – Лежит на столе… под простыней… Боже мой, боже мой!.. Вместе учились… восемь лет сидели на одной парте… вместе босяковали на Малой Арнаутской улице, и вот…

      Он всхлипнул, высморкался и посмотрел на меня красными, припухшими глазками, ожидая сочувствия.

      – Кто же умер? – несмело спросил я. – Кто-нибудь из ваших родных?

      – Зачем? Слава богу, у меня нету родных.

      – Так кто же?

      – Художник Костанди! – воскликнул Лева таким тоном, будто с моей стороны было просто глупо задавать такие вопросы. – Глава южнорусской школы художников, – добавил он уже более спокойно. – Мастер! Бриллиантовая рука! И золотое сердце. Добрее его не было человека на свете.

      Лева был безутешен. Мне стало его искренне жаль. Я не знал, как успокоить его. Внезапно у меня блеснула счастливая мысль, и я сказал:

      – Возьмите себя в руки, сядьте и напишите некролог о Костанди. Для завтрашнего номера.

      Лева поймал качающееся пенсне, криво прицепил его к носу, слез с пыльного подоконника, отряхнул брюки и неожиданно сказал капризным голосом:

      – Так дайте же мне, по крайней мере, бумаги. На чем я буду писать? У нас в редакции не допросишься четвертушки на раскурку.

      Я дал ему чистые с одной стороны старые гранки, но он презрительно хмыкнул и сказал, что на обороте старых гранок можно марать все, что угодно, – хронику происшествий или халтурные фельетоны, – но писать об умершем большом художнике просто неприлично и неуважительно.

      Он явно привередничал. Я приписал это, как он сам выразился, его «расстроенным чувствам». Я дал ему несколько листов хорошей бумаги, ценившейся в редакции на вес золота.

      Он ушел в соседнюю комнату, долго сморкался там, вздыхал и царапал по бумаге пером.

      Потом пришла Люсьена, ахнула, узнав, что умер Костанди, и сказала:

      – Такой был чудный старик – и вдруг умер! А все эти бугаи, вроде Кынти, всякие жулики-рамолики живут и только морочат людям голову.

      – Ах! – горестно воскликнул Лева. – Вы разрываете мое сердце, Люсьена Казимировна, своими грубыми выражениями!

      – Подумаешь, какой сиреневый СКАЧАТЬ