но я вижу и все то, что выигрываю. Прежде всего я уверена, что доставлю счастье моей доброй маменьке, доставив ей двух друзей. Милый друг, то, что тебя с ней разлучает, не будет более существовать. В тебе она найдет утешителя, друга, брата. Милый Базиль! Ты будешь жить с ней, а я получу право иметь и показывать тебе самую нежную дружбу, и мы будем такими друзьями, какими теперь все быть мешает. Не думай, ради Бога, чтобы меня кто-нибудь принуждал на это решиться…»[10] На это простое и наивное признание она получает многостраничный ответ, который датируется сразу несколькими днями – Жуковский писал и не мог остановиться. Он решительно не хочет верить Маше, убежден в насильственности принимаемого ею решения и благословения своего не дает: «…Ты бросаешься в руки Мойеру потому, что тебе другого нечего делать! Тебя тащут туда насильно, и еще ты же должна говорить, что ты счастлива! а я вслед за тобою, как твой отец, говорить то же! Нет! как твой отец, я не могу на это теперь согласиться». И далее: «Если замужеством своим ты надеешься дать мне семейное счастие и возвратить меня в свою семью – эта надежда совершенно пустая. <…> Пожертвовав собою, не думай из меня сделать ей друга – этим не заманишь меня в ее семью! Скорей соглашусь двадцать раз себе разбить голову, нежели искать места в этой семье! Какими глазами буду смотреть на нее! Какое чувство буду иметь к ней в своем сердце! Я не постигаю, как могла придти тебе в голову такая мысль и за кого ты меня считаешь! Но скажи мне, чего она боится? За что хочет убить тебя? Неужели надеется найти в аптеках лекарство от твоих болезней, которые сама производит?» Поразительно, сколько страсти в этих строках, сколько отчаяния, сколько неутолимой обиды, ревности и горячего стремления отговорить, уговорить Машу, любыми способами отменить готовящийся брак, отстоять свое право быть женихом, братом, отцом, кем угодно, но только имеющим власть сказать свое последнее слово: «Я не могу согласиться на замужество твое, теперь не могу!»[11] Всё это, кажется, совершенно не похоже на Жуковского, на его прежние письма, исполненные иногда меланхолической грусти, иногда светлой надежды, но всегда сохраняющие равновесие между осознанием тяжести испытания и внутренней необходимостью его достойно перенести.
Состояние Жуковского в это время хорошо отражает стихотворение «Голос с того света» – вольный перевод Шиллера. Хотя главная мысль Шиллера (Eine Geisterstimme[12]) и заимствована Жуковским, но в целом он меняет содержание и привносит много своего личного, что легко отделить от общелитературного:
