Городские сны (сборник). Александр Станюта

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ в аппетитном воздухе столовой, пахнущем кухней, в гуле оживленных, взбодренных купанием голосов, в солнечном свете, что ложится сквозь цветные стекла веранды на крахмальную скатерть…

      И даже на мгновенье не возникнет ни мысли, ни смутного предчувствия, что все это – в последний раз, что через год все кончится, куда-то канет без возврата. Что это лето в 1940-м – последний праздник в его здоровой, молодой и безоглядной жизни, азартной, резкой и отрывистой, яростно-мужской.

      Последнее подаренное судьбой лето с высоким и ничем еще не омраченным солнцем, с водой и зеленью, с белой одеждой. Еще ничто в жизни не выглядит вконец и безнадежно испорченным. Ничто на свете не заставит признать хоть в чем-нибудь свою вину, все поправимо, все впереди. Еще все – остро и волнующе, маняще, когда, даже и трезвый, пьян от себя, когда всем правит страсть: вот только жить, чтоб чувствовать – и чувствовать, чтоб жить.

      IV

      …Красная площадь мягко обволакивалась синевой сгущавшегося вечера. Поздние экскурсанты выходили из храма Василия Блаженного.

      Стоя у одного из поредевших деревцев сирени, сохранявшихся тут, возле храма, Сергей Александрович смотрел на мавзолей, не отрываясь. Все пытался представить себе молодого отца на месте теперешних часовых, слева или справа от входа. Пробовал раз за разом вообразить отца в нынешней красивой, даже чуть франтоватой форме этих ребят с карабинами, стальными лезвиями штыков, а не в шинелях до пят, шлемах, с вазелиновыми лицами в морозной мгле чуть ли не семьдесят лет назад.

      Он глядел на мавзолей в просветы между листьями сирени, темными, твердо застывшими, будто жестяными.

      Когда-то листья сирени, уже без гроздьев мелких розовато-фиолетовых цветов, темно-зеленые и плотные, стояли в конце лета, не подрагивая, в полном безветрии перед окошком комнатушки в деревянном доме в Минске, за Западным мостом.

      В той комнатушке на прибитой к стене вешалке висели на подтяжках галифе отца.

      А на полу лежали козлы, наклонная доска с поперечным бруском снизу. Один конец доски, с вырезом полукругом (как ухват возле печи в кухне у бабушки) торчал, подняв рога. Зажав в них задник сапога и наступая другим на доску, отец снимал их, оставаясь в тонких шерстяных носках. Его хромовые сапоги были очень легкие на вид и обтягивали ноги плотно, тесно, как тонкие кожаные перчатки. На сапогах никогда не было ни пятнышка грязи, даже когда в ней все тонуло на улицах и во дворе при затяжных дождях.

      Отец ходил так аккуратно, легко, уверенно лавируя среди колдобин, выбоин и луж в разрушенном дотла, занятом немцами городе, что грязи не было даже на рантах его всегда блестевших, словно новенькие, сапог.

      Снаружи дома, возле окна той комнатки, где переодевался и спал отец, в бревно стены была глубоко вбита железная скоба.

      Когда отец был уже на заполярном краю света, в неимоверной дали от этого бревенчатого дома за вокзалом, когда уже сполна платил по счетам судьбы за сохраненные в оккупации им жизни сына, СКАЧАТЬ