Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990. Сборник

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ вовсе не мое личное мнение, а мысль, которая тогда носилась в русском воздухе и волновала каждый ум, каждое сердце; ум и сердце царя и крепостного крестьянина, молодого офицера, вышедшего из корпуса, и студента, какого бы он университета ни был. Как бы ни понимали вопрос и с какой бы стороны его ни брали, все видели, что петровское самодержавие совершило свои судьбы, что оно достигло предела, после которого надобно или правительству переродиться, или народу погибнуть. Если были исключения, то это только в корыстных кружках нажившихся негодяев или на сонных вершинах выжившего из ума барства.

      Полпрограммы нашей исполнено самим государем. Но – русский в этом человек – он остановился на введении и изобрел переходное время, тормоз постепенности – и думал, что все сделано.

      С той же откровенностью, с которой русский станок в Лондоне обращался в 1855 году к государю, обратился он спустя несколько лет к народу и говорил своим читателям: «Вы видите, правительство признало справедливость наших требований, но исполнить признанного не умеет, оно не может выбиться из рутинной колеи казарменного порядка и бюрократической формы. Оно дошло до конца своего разуменья и пятится, и дает в сторону, и само путается в каком-то прошнурованном и приведенном в канцелярский порядок хаосе… Оно теряет голову, делает жестокости, делает ошибки, явным образом боится… Страх, соединенный с властью, вызывает озлобленный отпор, – отпор без уваженья, без обдуманности. Отсюда один шаг до восстания.

      От правительства больше собственного сознания правоты того, что требуют, ждать нечего. Дело переходит в ваши руки, не будьте вялы и неспособны, как оно, пусть выборные всего народа разберут дело и обсудят, что чиноположить и как предотвратить кровавый взрыв негодования и досады»[87].

      Нет, живая связь между Россией и ее небольшой ведетой[88], самые ругательства борзых и гончих публицистов второй руки и Третьего отделенья, которыми охотятся на нас карлы просвещенья[89] и roues[90] внутренних дел, еще больше удостоверяют нас, что станок наш не отчуждился от России. Возвратимся к нему. Требование на «Полярную звезду» почти совсем не распространялось на прежде напечатанные книги. Только «Тюрьма и ссылка» кой-как расходилась, да маленькие брошюрки, вроде «Крещеной собственности» и «Юмора». В мае месяце 1856 года вышла вторая книжка «Полярной звезды», она разошлась, увлекая за собой все остальное. Вся масса книг тронулась. В начале 1857 г. не было больше в типографии ничего печатного, и Трюбнер предпринял на свой счет вторые издания всего напечатанного нами[91][92].

      Работы было столько, что небольшой станок наш не мог удовлетворять требованиям, и в 1858 один из наших товарищей-изгнанников, Зенон Свентославский, открыл при своей типографии русское отделение. В нем началось печатание трюбнеровских изданий. С половины 1857 года издержки типографии стали покрываться, к концу 1858 был небольшой избыток, СКАЧАТЬ