не совсем подходящее для этого время. Это отлично было видно и по господской одежде, и по дорогому снаряжению, которое имели при себе всадники. Первой и, пожалуй, самой выдающейся фигурой был высокий, могучего телосложения мужчина зрелых лет, с изрядной проседью в длинных распущенных волосах. Его густая и пышная борода была целиком белоснежной от седины, а лицо покрывал сильный загар. Обут он был в высокие охотничьи сапоги, подбитые стальными подошвами, а одет в добротные штаны из хорошо отделанной телячьей кожи и расшитую льняную рубаху, насквозь пропитанную потом. На голове у него красовался заплетённый белый тюрбан, наподобие тех, что обычно носят мавры и сарацины. Его ближайший спутник, ехавший подле него почти стремя в стремя, был очень юн и с лёгкостью сгодился бы ему в сыновья. Лицо мальчишки было необычайно тонко и красиво, если бы не тёмный загар и хлопья шелушащейся кожи, оставшиеся после солнечных ожогов. И в нежных чертах лица, и в прямой струнной осанке, и в чистоте и тонкости рук, во всём чувствовалось аристократическое воспитание и благородство кровей. Одет он был даже лучше своего старшего спутника. Его охотничьи сапоги были сработаны из более дорогой и лучше выделанной кожи и украшены серебром и замшей. Поверх загорелого обнажённого тела была наброшена лёгкая накидка из льняной ткани. Голову же его украшала круглая шапка с плоским верхом, обтянутая красным шёлком и расшитая золотой нитью. На запястье, обвёрнутом в специальный манжет, гордо восседал охотничий сокол, крепко вцепившись когтями в руку своего хозяина. Остальные же всадники, ехавшие следом, являлись их слугами и оруженосцами. Это было видно по их одеждам и убранству волос. Среди них выделялись разве что двое: придворный ловчий и лесничий, в чьём ведомстве находились угодья, через которые проезжали охотники. Ловчий был хорошо одет, под стать своему господину, и носил накидку с вышитыми геральдическими символами, говорящими о его родовом занятии. Лесник же одет был намного проще, чем остальные, и своим видом напоминал далеко не самого зажиточного крестьянина.
Преодолев открытое, испепелённое жарой поле, отряд выехал на пригорок, с которого открывался прекрасный обзор на окрестные земли.
– Ну и жара, дьявол бы её забрал! Совсем как в Египте, – проворчал дон Фердинанд. Америго, – обратился он к ехавшему подле него мальчишке. – В твоей фляге осталась хоть капля воды? А то моя уже давно опустела.
– Не знаю. Навряд ли. Сейчас посмотрю, – и, потянувшись свободной рукой, мальчик нащупал висевшую у седла флягу. Взболтнув её, он понял, что там от силы осталось глотка два, не более. – Нет, дон Фердинанд. Мои запасы тоже на исходе. Остался глоток, максимум два, не больше.
– Вот дьявол! Спроси ещё у кого-нибудь, – сухо прохрипел тот.
– Да, дон Фердинанд, – и, отстав от своего дяди, с тем же вопросом Америго подъехал к оруженосцу и двум слугам.
