Разговор с отцом. священник Владимир Зелинский
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Разговор с отцом - священник Владимир Зелинский страница 9

СКАЧАТЬ огромной такой печкой с трубой, которую надо было топить самим.

      Жизнь Кины в том только и состояла, чтобы Каю было хорошо, но к 40 годам он вступил уже в стадию умирания, и дышать становилось нечем. В конце октября 1963 года отец посылал меня в Питер с каким-то заморским дорогим лекарством, а через месяц – на похороны. Не знаю почему, но сам он не поехал. В первый визит врач сказал мне: «Полтора легких у него уже мертво, а в той четверти, которая осталась, идет активный процесс». В следующий раз я увидел его на прозекторском столе после вскрытия. Потом в морге, уже одетым. Был мороз, мать сидела рядом и грела его ледяные руки так, как будто в тот момент это было самое важное. «Смотрите, отогрела, отогрела!» – повторяла она с улыбкой, и от этой улыбки, почти радостной, брала какая-то оторопь. Я понял уже тогда, что смерть Кая, к которой, наверное, всю жизнь готовилась, она воспринимает как собственную и относится к ней смиренно, спокойно, даже по-доброму. «Все мои умирали от рака, – сказала она мне на прощание, – так и я умру». И хотя в то время никакого рака у нее выявлено не было, уже через два месяца ее не стало.

      Несу их в сердце, молитвенно поминаю обоих, Кину (Евдокию) и Кая, хотя совсем не уверен, крещен ли был Кай, 1923 года рождения.

      ЭНТУЗИАЗМ С ТРЕЩИНОЙ. ПАРИЖ

      Из его автобиографии узнаю, что с февраля 1923 года отец стал работать в Украинском постпредстве в Москве, начальником отдела секретной информации. В роли начальника информации, тем более секретной, совершенно не могу представить себе отца. Но в те годы начальство, видимо, за неимением кадров выбиралось на ходу.

      «Это была уже другая Москва. По-прежнему булыжная, еще более обветшавшая, нэповская, но это была Москва надежд и дерзаний. Самых романтических. Например, пятая или шестая (точно уже не помню) годовщина Октября была ознаменована исполнением Интернационала оркестром, состоявшим из гудков всех московских заводов и фабрик. Все гудело. Я в это время стоял в рядах краснофлажных демонстраций. Мелодию Интернационала нельзя было уловить в этой симфонии или, вернее, в мощном реве гудков. Но Интернационал звучал в нас самих. Как я писал в те годы: „Мы только начинаем свой рост со всем энтузиазмом юности, со всем бодрящим ощущением, что это только именно начало, с дерзостью революционеров, с пластичностью молодого организма“» 14.

      Организм – ни державы, ни мемуариста – в момент писания молодым уже не был, но и тот и другой нуждались в моральной точке отсчета. Ею и служил опрокинувший Россию переворот, с его гремящими годовщинами, кумачовыми знаменами, ревом гудков, атакующей литературой и отведенным каждому специальной «октябрьской» ролью в жизни. Сколько же было в ней – спрашиваю себя – участия, лучше сказать, причастия души, а сколько скрипа ее, от необходимости покориться обстоятельствам, которых нельзя изменить? Трудность была в том, что эти вещи оказались неразделимы. Даже на уровне мысли. Это не было простым, честным приспособлением: я лгу, потому что зарабатываю СКАЧАТЬ



<p>14</p>

Зелинский К. На литературной дороге.