Ельцин. Тимоти Колтон

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ и подобная история семьи могла бы быть ему весьма полезна. Да и в «Записках президента», вышедших в постсоветском 1994 году (третий том «Президентского марафона» рассказывает исключительно о событиях 1990-х годов), он избегал писать о судьбе дедов и бабушек. Дело здесь не только в том, что его воспоминания о давних событиях со временем стали смутными, – Ельцин, как и его мать, вспоминал лишь избирательно.

      Чем же объясняется такая амнезия? Скорее всего, определенную роль здесь сыграл ложный стыд из-за конфликта с власть имущими, укорененный в сознании Ельциных советским воспитанием и пропагандой⁷². Кроме того, нельзя забывать и о чувстве меры – душевном барометре скорби. Хотя Клавдия Васильевна посвятила журналиста Горюна в обстоятельства горестной смерти своего свекра, для нее было немыслимо говорить в том же тоне о своих родителях, которые вышли из чистилища живыми. Еще одно явление, симптоматичное для того времени, – это заговор молчания внутри родительской семьи Ельцина. Племянник Николая и Клавдии, приехавший из Бутки и проживший с ними два года в конце 1950-х годов, ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил об аресте Николая, и в беседе со мной в 2005 году в Бутке он клялся, что вся эта история – сплошной вымысел⁷³. О заключении отца Ельцин пишет в «Записках»: «Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещен». Когда я спросил его об этом, он повторил все почти дословно⁷⁴. В автобиографии, написанной Николаем в Березниках, не упоминается об ОГПУ и Дмитлаге⁷⁵. Клавдия Ельцина была более разговорчивой и эмоциональной. Побеседовав с ней, Горюн пришел к выводу о том, что она «чувствовала себя пострадавшей безвинно» и она «не могла не рассказать детям… о трагических событиях тридцатых годов»⁷⁶. В 2002 году я спросил у Ельцина, не относилась ли его мать к воспоминаниям о бедах семьи более непримиримо, чем отец. Тот кивнул, но в детали вдаваться не захотел. Тем не менее он дал понять, что ему было известно о несчастьях Ельциных и Старыгиных: «Я раскулачивания не одобрял про себя, не поддержал. Мне было обидно за деда [Старыгина], которого я любил, за отца, за маму»⁷⁷. Но переживать и говорить об источнике боли – это совершенно разные вещи.

      Мы можем поверить Ельцину на слово, когда он говорит, что до того момента, когда в 1990-х годах ему в руки попали следственные материалы ОГПУ на Николая Ельцина, многие подробности преследования его семьи были ему неведомы. В «Записках» он пишет, что если бы знал все это раньше, то понял бы «банальный ужас» сталинизма и его жизнь могла бы «повернуться по-другому»⁷⁸. Это звучит несколько сомнительно, поскольку Ельцин знал о том, что творилось в полицейском государстве, и в общих чертах был осведомлен о том, что случилось с его родными. Иной политический поворот в Советском Союзе в 1930–1940-х годах был невозможен. СКАЧАТЬ