разными успокоительными, потому что каждую ситуацию я стала воспринимать как тест на собственную значимость. К восемнадцати годам я стала очень нервной и чувствовала себя совершенно никчёмной. О будущей профессии я и не задумывалась. Однажды за ужином папа деловым тоном пригласил меня помочь им с мамой в приюте – разобраться кое с какими документами постояльцев. Я тогда ничего в этом не понимала, просто папа помог мне почувствовать свою значимость и приобщил меня к делу. К двадцати годам я в нём освоилась, и мои родители, ещё полные сил, отошли на второй план, предоставив мне руководство; парадокс, но эгоисты страсть как любят быть лидерами без особой самоотдачи. Я хорошо помню мой первый рабочий день и то, что заставило меня остаться в приюте. Это был двухлетний глухонемой ребёнок. Я почувствовала совсем не то, что вы думаете: никакого сострадания или желания помочь! Я поистине наслаждалась его убожеством и бессловесностью: нравилось, что мне дано больше него во всех отношениях. Это чувство до сих пор удерживает меня на работе: я радуюсь каждый раз, глядя на таких людей, ведь у меня есть преимущества хотя бы по сравнению с ними! Когда кто-то обсуждает, каким благородным делом я занимаюсь, я расплываюсь в улыбке из-за своего тщеславия. Другое я испытывала лишь один раз – в двадцать лет. Он в прошлом был скульптором; его звали Эрлай. Он провёл семь лет в психиатрической клинике, а теперь практически выздоровел, и наш центр должен был помочь ему адаптироваться к жизни. Он был истинно верующим, каких у нас сейчас почти нет, и имел большой талант. Но государственная система того времени сломала его. Человек, которому он верил, предал его. Более того, Эрлай задушил свою любимую женщину: он узнал, что она хотела заставить его отказаться от веры, чтобы потом просто использовать. Общество и близкие люди довели его до сумасшествия и этого убийства, но почему-то он винил во всём себя. Наблюдая за мной, он говорил мне, что считает меня человеком с самой доброй душой и самым высоким уровнем сознания, которого он когда-либо встречал. Он влюбился в меня как в идеал человечности: он и представить себе не мог, что руководило мной во время так называемой заботы о немощных людях. Он говорил, что никогда бы так не смог, а между тем я была гораздо менее порядочна, чем девушка, которую он задушил. Я восхищалась его чистыми помыслами и идеализмом, я не испытывала к нему уже привычного презрения. Это была моя первая и последняя любовь; чтобы разбудить душу такой конченой эгоистки, как я, нужен именно такой человек, как Эрлай. Вы напомнили мне его, Шоучжень. Конечно, у меня характера не хватило признаться в том, насколько я далека от совершенства, за которое он меня принимал. Отношения наши были странными: утром он бросался в мои объятия, целовал мне руки, а вечером утверждал, что разрушит мою жизнь, если мы будем вместе: он считал, что не контролирует себя и может в любой момент расправиться со мной, как с той женщиной, потому что психически болен; он называл себя
СКАЧАТЬ
