Разговор на большой дороге. Иван Тургенев

Чтение книги онлайн.

      Михрюткин (внезапно встряхнув шинелью). Ефрем, а Ефрем!

      Ефрем (оборачиваясь к нему вполовину). Чего изволите?

      Михрюткин. Да что, ты спишь, должно быть, на козлах-то? Как же ты не видишь, что́ у тебя под носом делается, а? Любезный ты мой друг.

      Ефрем. А что-с?

      Михрюткин. Что-с? У тебя одна пристяжная вовсе не работает. Что ж ты за кучер после этого, – а?

      Ефрем. Какая пристяжная не работает?

      Михрюткин. Какая… какая… Известно, какая; правая вороная. Ничего не везет – разве ты не видишь?

      Ефрем. Правая?

      Михрюткин. Ну, не рассуждай, пожалуйста, и не повторяй слов моих. Я этой гнусной привычки в дворовых людях терпеть не могу. Стегни-ка ее, стегни, хорошенько стегни, да вперед не давай ей дремать, да и сам тоже того… (Ефрем с язвительной усмешкой сечет правую пристяжную.) После этого мне остается самому на козлы сесть, – да разве это мое дело? Это твое дело. Дурак. (Ефрем продолжает сечь пристяжную. Она брыкает.) Ну, однако, тише! (Помолчав.) Экая, между прочим, жара несносная. (Закутывается в шинель и кашляет.)

      Селивёрст (помолчав). Да-с… оно точно, жара. Ну, а впрочем – для уборки хлебов – оно ничего-с. О-ох, господи! (Вздыхает и чмокает губами, как бы, собираясь дремать.)

      Михрюткин (помолчав, Селивёрсту). Скажи, пожалуйста, что это за толстая баба на постоялом дворе с нами рассчитывалась? Я прежде ее не видывал.

      Селивёрст. А сама хозяйка. Из Белева надысь наехала.

      Михрюткин. Отчего она такая толстая?

      Селивёрст. А кто ж ее знает? Иного эдак вдруг разопрет, чем он в иефтом случае виноват?

      Михрюткин. Она с нас дорого взяла, эта баба. Я заметил, ты никогда на постоялых дворах не торгуешься. Никогда. – Что запросят, то и даешь. Знать, она тебе поднесла, эта баба. И в городе тоже втрое заплатил.

      Селивёрст. Что вы изволите говорить, Аркадий Артемьич!.. Я, кажется, не таковский человек, чтобы из каких там нибудь угожденьев или видов…

      Михрюткин. Ну, хорошо, хорошо…

      Селивёрст. Я, Аркадий Артемьич, сызмала еще вашему батюшке покойному служил – и до сих пор служу вашей милости, то есть. И никто за мной никаких операций не замечал. Потому что я чувствую; и чтобы что-нибудь эдак против господской выгоды или вообще не по совести – честь свою замарать согласиться… да я, помилуйте – я – да и господи боже ты мой…

      Михрюткин. Ну, да хорошо же…

      Селивёрст. А баба эта с нас даже не дорого взяла, так ли еще берут на постоялых дворах! – Вы говорите – она мне поднесла; что ж? может быть, и поднесла. Я от своего количества не отказываюсь. Я пью, но пью умеренно, с воздержанием.

      Михрюткин. Ну да говорят тебе – хорошо.

      Селивёрст. Вы только напрасно меня обидеть изволили, Аркадий Артемьич, – бог с вами! (Михрюткин молчит.) Бог с вами совсем!

      Михрюткин (с сердцем). Ну, да перестань же, чёрт!

      Селивёрст. Слушаю-с. (Воцаряется молчанье.)

      Михрюткин (который напрасно старался заснуть, Ефрему). А отчего это у тебя коренная ушами трясет – устала, что ли, она – вишь, вишь, на каждом шагу встряхивает?

      Ефрем (оборачиваясь вполовину). Какая лошадь ухми трясет?

      Михрюткин. Коренная, разве ты не видишь?

      Ефрем. Коренная ухми трясет?

      Михрюткин. Да-да, ушми.

      Ефрем. Не знаю, отчего она ухми трясти будет. Разве от мух.

      Михрюткин. От мух лошадь всей головой трясет, а не одними ухми. (Помолчав.) А что – ведь она, кажется, на ноги разбита?

      Ефрем. СКАЧАТЬ