Собрание сочинений. Том 13. Между двух революций. Андрей Белый

Чтение книги онлайн.

      С интересом расспрашивал о революции; я, разойдясь и мешая французский с немецким, часа эдак три рисовал перед ним нить событий, которых свидетелем был; оживился глазами, усевшись на малый диваник, с локтями в коленях следил исподлобья за жестом моим, рисовавшим Москву; а когда появилась процессия красных знамен с красным гробом, стал ерзать, откидываясь и рукою терзая диван; вдруг – вскочил:

      – «Молодцы!»

      И – ко мне:

      – «Сразу видно – художник вы! Ярко рассказывали: я увидел московские улицы… Благодарю!»

      И жал руку; волнуясь моими словами, забегал, потряхивая волосами; и – вдруг:

      – «Не хотите ли, – я вам сыграю Шопена: его полонез?»

      От поляков я знал: Пшибышевский – пьянист, исполняющий неповторимо Шопена; открыл он рояль, севши на табуретик и руки бросая в колени; лицо опустил и застыл, точно что-то выискивал; бросил не руки – орлиные лапы на клавиши; мощный аккорд сотряс стены; летучий и легкий, понесся не в звуки, – в огни, охватившие нас; кончил; оба взволнованно встали: молчали; хотелось обнять иль – уйти, ибо – нечего к звукам прибавить; я молча пожал ему руку, прощаясь;

      а он, суетясь, точно в клетке, искал, чем закутаться; выскочил; снова вышел со свечкой в руке, на сутулые плечи набросив свой черненький пледик с зелеными клетками; темные складки упали до пола, закрыв ему ноги; совсем капуцин; мы с такими встречаемся лишь в повестях Вальтер Скотта; взяв зá руку, вывел на темную лестницу, путь освещая рукой со свечой:

      – «Тут вот… Не оступитесь: ступени!»

      Теперь выступало из мрака худое лицо; на нем прыгали отсветы.

      Дверь распахнул мне на холод и блеск; точно ртуть, трепетали последние листья над тополем; маленький месяц, сияющий досиня, встал над подъездной дырой; в тусклый круг свечевой выходило худое лицо с бородой Дон Кихота; два глаза, своим фосфорическим блеском пропучась, погасли:

      – «До скорого!..»

      Хлопнула дверь.

      Мы не встретились; через неделю уехал в Париж; я поздней написал очень резко о нем, как «писателе»;в нашем коротком знакомстве тогда из-под маски величия, черного кружева поз, он просунулся мне бедняком, босоногим монахом, закутанным в плащ, со свечой негасимого света: —

      – сердечного света!

      Хотелось сказать:

      – «Аvе, frater»[80].

      Вдруг екнуло, точно предчувствие, мне:

      – «Morituri te salutant»[81].