Литературоведческий журнал № 33. Коллектив авторов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ и требует от героя поступков: «Чтобы что‐то испытывать, нужно действовать…»; до сих пор же немецкие романы изображали бездействующие, «ревматические души» которых питала «тоска по небу из-за чуждости земному; любовь к Богу из-за страха перед людьми». Герой романа должен не просто действовать, но и переступать границы своего «жизненного круга»: «Мы в нашей разгороженной перегородками жизни (GefachLeben) никогда не покидаем сословия и ремесленного цеха, где стояла колыбель наших родителей…»; и «поскольку мы не переступаем границ нашего жизненного круга (unsern Lebenskreis nicht überschreiten), то мы не постигаем и того, что лежит в пределах этого круга; ведь человек, чтобы познать самого себя, должен постичь Другое… (muss Andre kennen lehrnen)». В этом смысле примером для немецких романистов могут послужить романы Купера, где «живые, первозданные (frische jungfräuliche) люди действуют живо и первозданно, какова и есть их природа»109.

      Политические ноты, звучащие уже у Бёрне, усиливаются у Вольфганга Менцеля («Вальтер Скотт и его век», 1827), который переносит в теорию романа политическое, по сути, понятие «демократического». Исторический роман устанавливает совсем иные отношения человека и истории, нежели драма и эпос. В драме история – «испытание для человеческих сил»: «человек в его свободе стоит вне истории, сражаясь против нее». В эпосе человек принимает идею Божественного провидения: оно стоит над историей (к которой принадлежит человек) и одухотворяет ее как «мертвую материю». В романе «человек – лишь продукт истории, как бы цветок, выросший из ее средоточия, напитанный ее соками…».

      Но поскольку человек в романе – лишь результат истории, то индивидуальность теряет в романном мире привилегированное положение. Если прежде поэзия изображала отдельных героев или «группы выдающихся людей и семей», то предметом романа должны стать «целые народы»; герой романной поэзии (Romanpoesie) «больше не отдельный человек, но народ». Этот сдвиг в предмете изображения Менцель уподобляет возвращению от монотеизма к «древнейшему пантеизму» или переходу от монархии к демократии («поэзия здесь [в романе] демонстрирует то же положение дел, что и политика»). В старом эпосе «герой на переднем плане – всегда поэтический монарх, а группы [героев], помещенные на передний план, формировали естественную аристократию». Герои «демократических» романов в духе Вальтера Скотта – «не идеалы, но простые люди, представители всего рода, и даже когда такой герой кажется господствующим надо всем романом, он служит всего лишь нитью (Faden), на которую нанизываются картины местностей, народов и нравов». Как видим, Менцель использует здесь найденную Алексисом метафору умаления героя (герой – лишь нить повествования).

      Сдвиг в предмете изображения – от отдельного героя к народу – соответствует и требованию объективности. Народ, в отличие от героя, не поддается идеализации, его можно изображать лишь объективно: «Человека можно с успехом идеализировать, но никогда никому не удавалось идеализировать [человеческий] род в целом или какой-либо определенный СКАЧАТЬ