Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата. Наталья Громова

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ в июльские дни бомбардировки. Нам, москвичам, это уже стало привычно, но то, что пришлось пережить с 15–18 окт<ября>, – никогда не забудется. Такой стыд, такое негодование и такое разочарование. Поистине “утраченные иллюзии”. Отголоски ты найдешь в газетах, но это капли в море по сравнению с впечатлениями очевидца[92].

      Григорий Широков, первый муж Татьяны Луговской, был помощником режиссера и работал на “Мосфильме”. Он даже не знал, что киностудия выехала из Москвы. Паника была такая, что решения принимались “с колес”. Ему надо было своим ходом добираться до Алма-Аты.

      И еще одна женщина провожала Луговских – мать его второй дочери, Милы, Ирина Соломоновна Голубкина. Она писала ему с дороги в Среднюю Азию, куда они ехали с дочкой, что с болью в сердце вспоминает ужасный тот отъезд. И что не представляет, что всех их ждет.

      Драматизм момента для Луговского был еще в том, что в одном вагоне с ним ехала Елена Сергеевна Булгакова, с которой они жестоко поссорились в сентябрьские дни. Фадеев ее устроил в эвакуацию.

      Она даже ехала в мягком вагоне в одном купе с Софой Магарилл, – рассказывала Татьяна Луговская. – Та была так хороша! Ходила в стеганом халате длинном и со свечой в старинном подсвечнике.

      Вот откуда образ свечи в Володиной поэме! Саша Фадеев ее (Е. С. Булгакову. – Н. Г.) провожал на вокзале. “Сердечный, славный друг, червонный козырь”[93].

      Софа Магарилл – красавица, жена Козинцева, – в Алма-Ате Татьяна Луговская подружится с ней, и Софа сыграет большую роль в ее судьбе, даже не подозревая об этом. Но, к сожалению, назад в Москву она не вернется, в 1943 году умрет от брюшного тифа.

      Язвительно был описан в “Первой свече” Фадеев в образе друга-разлучника. (Здесь приводится наиболее жесткий вариант поэмы.)

      В то утро я, как должно, уезжал

      Из матушки Москвы, согласно плана —

      Большой и страшный, в мертвой синеве

      Подглазников, я сплюнул на пороге

      Жилища своего и укатил

      Тю-тю, как говорится, по дорожке,

      Набитой выше горла поездами,

      Железной, безысходной, столбовой. <…>

      Я вышел. По случайности была

      Со мною, мертвым, в том же эшелоне

      Знакомая одна, в большой, широкой

      Медвяной куньей шубке. Рядом – друг,

      Седеющий и милый от притворства.

      Но что-то слишком медлили они,

      Друг с друга глаз дремучих не спуская.

      Он мужественным был, я – полумертвым, —

      И коготочком стукала она

      В холодное окно. А я все видел.

      Все медлили они, передавая

      Друг другу знаки горя и разлуки:

      Три пальца, а потом четыре пальца,

      И накрест пальцы, может быть, квадраты

      Из пальцев, и кивок, и поцелуй

      Через стекло. И важно он ходил,

      Веселый, славный друг мой, словно козырь.

      Поезд

      “Москва – Ташкент”

      Поезд СКАЧАТЬ