Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата. Наталья Громова

Чтение книги онлайн.

      – Но я не знаю, как я могу здесь остаться, ведь меня военкомат отпустил только на две недели, я же военнообязанная, а здесь госпиталей нет.

      – Завтра пойдите в военкомат, встаньте на учет, военкоматы есть везде. Вам паек дадут, – объясняет мне она.

      – Мне не до пайка, ребенка надо увидеть.

      Начальница при мне позвонила какой-то женщине.

      – Ее надо устроить к Нюре, еще с одной женщиной. У нее ничего нет.

      Я с чемоданчиком, сама в носочках, в костюме. Ни вещей, ничего, ни белья, ни теплого пальто. Поехала на две недели за ребенком. Думала, возьму и вернусь. Ну, в общем, я там застряла.

      Я работала. Первый больной ко мне поступил – ему лошадь копытом размозжила лицо. Это было месиво.

      На следующий день утром в шесть часов утра помчалась на пристань. В девять зашла во двор, столы с грязной посудой, жара, летают синие мухи, и вдруг из дома выбегает женщина с криком:

      – Как вы сюда попали! Инфекцию, заразу принесли.

      Я ей спокойно отвечаю:

      – Зараза на ваших столах. Посмотрите. Ведь мухи у вас, грязная посуда. Вы на меня не кричите, я врач, я приехала сюда за ребенком.

      – Дети еще спят! – кричит она. – Они еще не завтракали. Я сама была как помешанная, хотя и молодая, энергичная, но попала куда-то между войной и ребенком. Мне вывели моего ребенка. Жара была страшная. Он стоял передо мной в пижаме. Из всех вещей у него один костюмчик летний остался. Все разворовали. По его стриженой головке ползали вши. Когда его вывели, он неуверенно меня спросил:

      – Мамочка? – Он меня не узнал.

      – Сынок, дорогой, – заплакала я.

      Он мне говорит:

      – Мамочка, ты не уедешь?! Ты меня не оставишь? Ты меня заберешь?

      – Да, я тебя заберу.

      В течение всего дня, пока я его вечером не уложила, он держал меня за руку.

      Я начала работать с первого же дня. Утром обход, больница, потом прием в поликлинике, так как врачей нет. Потом – комиссия по трудфронту, я говорила, что надо было всех писательских жен освобождать, так как они были ни к чему не пригодны, не привыкли без домработниц одеваться, не знали, как вымыться; грязные, неприспособленные. Жили сначала в школе, а вода была на улице. Ходили по чистопольской грязи в туфлях на высоких каблуках. В комиссии фельдшер сказал:

      – Вы уже всех подряд освобождаете.

      Я отвечаю:

      – Да, они ничего не могут с маникюром в полях. Если послать их на трудфронт, то они там заболеют и умрут. Они просто не понимали, куда приехали.

      А работать приходилось день и ночь. Самострелы. Острые заболевания, трудфронт, больница. Но потом, через очень короткое время, приехала жена Исаковского, она была терапевт, и сразу стала помогать.

      Жили мы у простой женщины Нюры, которая приняла меня и Бредель. Как-то она сказала про Бределыну:

      – Она жидовка.

      – Да это я жидовка, Нюр, а не она.

      – Нет, СКАЧАТЬ