Ода одуванчику. Владимир Гандельсман

Чтение книги онлайн.

      У Пушкина: «…вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа…» «Выше» отстоит от «столпа» на эту долготу задирания головы. Ай да Пушкин.

      Узнав, что его другу плохо, в приливе сочувствия, К. написал ему письмо, и чуть ли не сразу его охватил стыд, чуть ли не с последним словом письма. Он боялся вникнуть – почему. Так случается, когда ответ растворён в твоём существе и просто не сформулирован, и знаешь, что малейшим усилием ты его можешь кристаллизовать, но медлишь. И вот, накатывая, как волна… как волна, омывающая всё больший кусочек суши, ответ проступает и останавливает внутреннее бегство стыда. Всё ясно – письмо с неточной интонацией. Всего лишь? О, этого достаточно, чтобы свести счёты с жизнью. К. мучается, его не утешает, что друг, зная то же самое по себе, сделает скидку, а то и вовсе постарается не обратить на это внимания.

      Чётные числа чем-то хуже нечётных.

      Перечисления. Гоголь доводит их до необычайного. Идёт накопление более или менее скучного количества, которое взрывается новым качеством (как правило, в юмор). Лирическое отступление о дверях, о том, как какая дверь скрипит, заканчивается: «…но та, которая была в сенях, издавала какой-то <…> звук, так что <…> очень ясно, наконец, слышалось: “Батюшки, я зябну!”…» Пустой тупик диалогов, этот абсурдный юмор, вроде того колеса, которое докатится или не докатится до Москвы… – тоскливое открытие.

      – Я сам думаю пойти на войну; почему же я не могу идти на войну?

      – Вот уж и пошёл! – прерывала его Пульхерия Ивановна. – Вы не верьте ему, – говорила она, обращаясь к гостю, – где уж ему… Его первый солдат застрелит…

      – Что ж, – говорил Афанасий Иванович, – и я его застрелю.

      Хармс читал Гоголя, не так ли? Но Гоголь имел в виду не только Хармса. Аф. Ив. плачет, вспоминая жену через пять лет, и автор видит «слёзы, которые текли <…> накопляясь от едкости боли уже охладевшего сердца». Плотное платоновское проталкивание в точность.

      В школу, где я учился, привели Достоевского. Двое под руки вели мертвеца. Труп не шёл, а как-то вываливался из их рук вперёд, а те с трудом направляли его в двери классов. С закатившимися глазами и чёрным, одновременно впалым и шишковатым лицом, Достоевский наводил на учащихся ужас – от него шарахались. Потом, однако, я понял, что у него был припадок. Я понял это, увидев его чуть позже выходящим из школы. Всё так же под руки его вели двое, но сам Достоевский шёл мёртво-спокойной походкой, лицо его было пухлым и припудренным, припадок закончился… Но это уже был труп настоящий…

      А. Белый. «Петербург».

      Холод. Всё сведено к нулю. Как в этом куске:

      «Аполлон Аполлонович подошёл к окну; две детские головки в окнах там стоящего дома увидели против себя за стеклом там стоящего дома лицевое пятно неизвестного старичка. И головки там в окнах пропали». СКАЧАТЬ