Наречение имени. священник Владимир Зелинский

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ звучащего океана и предпочитает, если не погружаться в него и не забываться в нем, как любят делать другие («И сладко мне тонуть в этом море», – писал Леопарди), то, по крайней мере, не принимать его отчужденных, вторичных даров, теряющих жизнь и цвет и первоначальное звучание в нашей обмирщенной речи.

      Да обретут мои уста

      Первоначальную немоту,

      Как кристаллическую ноту

      Что от рождения чиста!

      Останься пеной Афродита,

      И, слово, в музыку вернись,

      И, сердце, сердца устыдись,

      С первоосновой жизни слито!

      Но сколько бы ни стыдилось сердце и как бы ни тосковало о «первооснове жизни», ему не вернуться к ее «кристаллической» до-словесной немоте. Но сама первооснова то и дело подступает к нам и говорит отовсюду. Океан окатывает нас своими волнами и после каждого прилива оставляет на нас свои диковинные травы и раковины, свои умолкшие звуковые следы. У нас нет защиты от них.

      И хрупкой раковины стены,

      Как нежилого сердца дом,

      Наполнишь шопотами пены,

      Туманом, ветром и дождем…

      С шепотом пены мы уходим в освоенную, охваченную крепкими берегами жизнь с ее делами, расчетами, обязанностями, но те травы, которые спят вокруг нас, вдруг просыпаются и как-то пытаются нас задержать или окликнуть.

      И, спускаясь по камням ограды,

      Я нарушил цветов забытье.

      Их шипы, точно руки из сада.

      Уцепились за платье мое.

      О том же говорит и Марина Цветаева, но прямее, жестче, чем Блок:

      Что нужно кусту – от меня?

      Имущему – от неимущей!

      Потому что разговор с тем, что окликает, цепляется, врезается в наше зрение, вовсе не всегда подстраивается под тон почтительного или мягко лирического удивления. Тему задаем мы сами. Иногда мы резко отбрасываем то, что подбирается к нам как бы с потаенного хода, ставим на место (выбранное нами, определенное по отношению к сложившемуся нашему я, часто не находящему места в самом себе). Предметы ищут разговора с нами, но мы, бывает, и огрызаемся, отделываемся от них как от навязчивых нищих, хотя иногда предаем эту беседу гласности, чтобы дать выговориться овладевшей нами вещи, пусть даже встреча с ней менее всего желанна. Как, скажем, отповедь опавшему и мерзлому дереву у Иосифа Бродского:

      Бессмысленное, злобное, зимой безлиственное, стадии угля достигнувшее колером, самой природой предназначенное для отчаянья, – которого объем никак не калькулируется, – но в слепом повиновении своем уже переборщившее, оно,

      ушедшее корнями в перегной из собственных же листьев и во тьму-

      вершиною, стоит передо мной,

      как символ всепогодности, к чему никто не призывал нас.

      Перед нами резкое выталкивание запечатленного образа, возможно, что и вытесненное СКАЧАТЬ