Россия – боль моя. Том 2. Татьяна Александровна Борщевская

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ разнообразных, были сотни, тысячи. Взбудораженная, взрытая российская земля выплеснула их из своих недр…

      Крестьянство, оторванное от земли-матушки, погибало, спивалось.

      «Гегемон» структурировало производство: крупные военные предприятия платили лучше и требовали дисциплины. На мелких была тупость и пьянство.

      А в целом, масса образованцев, полуживое крестьянство, гегемон, чиновничество, воспитанные на поверхностно-крикливых лозунговых «истинах» в последней инстанции, привычно воспринимали очередное неоспоримое достижение передового учения, «вдохновенно» откликались на любой злободневный призыв. Нужно было верить и шагать «в ногу». Верили и шагали.

      Под лозунги, сказки и марши в усредненном обществе сформировалось удивительное единомыслие, уникальное явление, которое громко и гордо было объявлено МОРАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИМ ЕДИНСТВОМ СОВЕТСКОГО НАРОДА. (так была названа абсолютная недопустимость иного мнения – в действительности: никакого собственного мнения, кроме официального).

      При Сталине было не только морально-политическое единство народа, но была еще и ДИСЦИПЛИНА. На работу не опаздывали: за 15-минутное опоздание можно было угодить и в лагеря. Вся страна была опутана сетью законов, постановлений, установок, ущемляющих, запугивающих человека – любого, большого и самого малого, незаметного, скромного и запуганного.

      С 7-го августа 1932 года за хищение колхозного добра – расстрел или 10 лет тюрьмы. (Речь могла идти не о мешках, а о горстках зерна, о десятке картофелин для голодных детей, о «колосках», оставленных в поле).

      С 1938 года вычеты из получки за опоздание; 3 опоздания в месяц – под суд.

      С июня 1940 года под страхом тюрьмы никто не имел права менять место работы, отказываться от сверхурочного (бесплатного) труда.

      В. Селюнин пишет: «После войны я работал на меланжевом комбинате в Барнауле. Большая часть моих товарищей по общежитию побывала в тюрьме… Мой соученик по вечерней школе, работник горвоенкомата, как-то под большим секретом сообщил: около половины призывников имеют судимость. А призывники – еще мальчишки…» [170].

      (Чего же нам ждать от нашей армии, от нашего мужского населения вообще: мы знаем КАК и КОГО воспитывает наша тюрьма).

      Большая Зона пела: «Широка страна моя родная…»; в Малой Зоне пели: «Я помню тот Ванинский порт…»

      И на работе, и дома разговаривали чрезвычайно мало – только по делу: всюду были «уши». Можно было только славить. Это делалось громко, постоянно, везде.

      Деревня вымирала тихо: она уже не протестовала – она знала, чего стоит протест. Те, кто протестовал, ушли в мир иной; оставшиеся с материнским молоком впитали и передавали новым поколениям науку покорности.

      Город жил в «клоповниках», в бедности, в нищете.

      И колхозы, и промышленность СКАЧАТЬ