style="font-size:15px;"> В доме Меншикова, наоборот, было тихо. Спальни выходили в огромный роскошный сад, никакие уличные шумы туда не долетали. Меншиков держал семью в стороне от своих дел: дети были еще малы, Дарью Михайловну не хотелось тревожить, да она не особо и набивалась в советчицы или помощницы, у неё было полно своих забот. Что хозяина нет дома ночь напролет, никого не удивляло, – как ему не состоять при хвором императоре? Само собой, и перед сном, и как проснулась, княгиня Меншикова думала об Петре, о муже, о Екатерине, вздыхала, молилась за них, но серьезной тревоги не возникало. И совсем уж никакой тревоги не ощущалось в покоях детей, особенно, дочерей Марии и Александры. Там царили совсем другие настроения. Мария последние недели грезила своим графом Сапегой, с которым предполагалось в скором времени её помолвить. Они были сговорены детьми, потом долго не виделись. Сапег не было в Петербурге. И вдруг, в один прекрасный день, отец без всякого предупреждения представил ей прекрасного рослого, крепкого юношу, сказав, что он – её нареченный. В мгновение во всём её существе произошло такое смятение мыслей, чувств и ощущений, что закружилась голова, и перехватило дыхание. С тех пор это ощущение так и не прошло, хотя, конечно, поутихло. Мария не могла даже определенно ответить своей сестре, как та ни пытала, влюблена ли она, но жила в последнее время в каком-то дурманном предчувствии счастья. От постоянного сопереживания Александра впала в аналогичное состояние, которое усилилось случайно оброненной отцом фразой, что теперь надо будет и ей жениха присмотреть. Своему братцу Александру они изрядно надоели разговорами об одном и том же, но он им сочувствовал, тем более, что подозревал, что и сам влюблен. Накануне они долго проговорили про болезнь царя, пожалели Анну, Елизавету и Наталью, которым грозила потеря отца, причем, Александру было особенно жаль цесаревну Лизу, и было жутко представить, что в тот самый момент, когда они уютно сидят и безмятежно болтают, её прекрасные глазки, возможно, наполняются слезами… Но к утру из их ветреных молодых голов тучи улетучились, и осталось ясное ощущение праздника, счастья и светлой надежды на большое, бесконечное и радостное будущее, которое, к тому же, так близко.
Заглянув до зари в комнату Марии, Александр застал там обеих сестер сидящими в одной кровати со слегка припухшими от сладкого сна глазками и губками и ярко разрозовевшимися щеками. Они весело болтали.
– Ах, Сапега, Сапега, Сапега! – передразнил он и вошел.
– Ну тебя, Сашка, тебе бы только дразниться! – отозвалась младшая сестрица. – Вот мы говорим: теперь по болезни царя, должно быть, долго не будет ни ассамблей, ни праздников. Печаль какая!
– Да! – с искренней горечью в голосе согласился он, думая о том, что какое-то время не сможет не только словом перемолвиться, но даже подле Елизаветы Петровны вдосталь побыть, насмотреться в её лучистые полные жизнью и заразительным весельем глаза…
