Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая. Юрий Безелянский

Чтение книги онлайн.

      А белые, спасаясь от смерти, садились на корабли и плыли в неизвестную даль, на чужбину. Уезжали, уплывали их жены, дети, близкие… И все они стали эмигрантами в разных чужих странах. Сколько их было? Точно неизвестно. По некоторым подсчетам, более 2 миллионов подданных России покинули родину после революции 1917 года. Так называемая первая волна эмиграции. А за ней вторая, третья…

      Откроем Большую книгу афоризмов (2000):

      – Эмиграция – это похороны, после которых жизнь продолжается дальше (Тадеуш Котарбиньский, польский философ).

      – Нельзя унести родину на подошвах своих сапог (Жорж Дантон перед арестом, в ответ на предложение бежать из Франции).

      – Можно убежать из отечества, но нельзя убежать от самого себя (Гораций, римский поэт до н. э.).

      – Эмиграция – капля крови нации, взятая на анализ (Мария Розанова, жена Андрея Синявского, эмигрантка).

      После афоризмов просится, нет, громко стучится хрестоматийная «Тоска по родине» Марины Цветаевой:

      Всё это так и всё так немного литературно. А сама жизнь всегда грубее и страшнее. И обыденнее. Достаточно открыть воспоминания Георгия Иванова «Петербургские зимы»: как жили в России, и что толкнуло некоторых решиться на эмиграцию. Вот первые две страницы Георгия Иванова о том времени:

      «Говорят, тонущий в последнюю минуту забывает страх, перестает задыхаться. Ему вдруг становится легко, свободно, блаженно. И, теряя сознание, он идет на дно, улыбаясь.

      К 1920 году Петербург тонул уже блаженно.

      Голода боялись, пока он не установился “всерьез и надолго”. Тогда его перестали замечать. Перестали замечать и расстрелы.

      – Ну, как вы дошли вчера, после балета?..

      – Ничего, спасибо. Шубы не сняли. Пришлось, впрочем, померзнуть с полчаса на дворе. Был обыск в восьмом номере. Пока не кончили – не пускали на лестницу.

      – Взяли кого-нибудь?

      – Молодого Перфильева и еще студента какого-то, у него ночевал.

      – Расстреляют, должно быть?

      – Должно быть…

      – А Спесивцева была восхитительна…

      – Да, но до Карсавиной ей далеко.

      – Ну, Петр Петрович, заходите к нам…

      Два обывателя встретились, заговорили о житейских мелочах и разошлись. Балет… шуба… молодого Перфильева и еще студента… А у нас в кооперативе выдавали сегодня селедку… Расстреляют, должно быть…

      Два гражданина Северной Коммуны беседуют об обыденном.

      Гражданина окликает гражданин:

      И не по бессердечию беседуют так спокойно, а по привычке.

      Да и шансы равны – сегодня студента, завтра вас.

      Об этом беспокоились еще: как бы не променять душу “на керосин” без остатка. И – кто устраивал заговоры, кто молился, кто шел через весь город, расползающийся в оттепели или обледенелый, чтобы увидеть, как под нежный гром музыки, в лунном сиянии, на фоне шелестящих, пышных бумажных роз – выпорхнет Жизель, вечная любовь, ангел во плоти…

      Поглядеть, вздохнуть, потом обратно ночью через весь город.

      Ну, может быть, сегодня еще до моего не доберется. Чего там!»

      Многие остались на родине. Приспособились, выжили в новой советской России. Помните комедию с элементами драмы «Мандат» Николая Эрдмана?

      Маменька спрашивает сына:

      – Как же теперь честному человеку на свете жить?

      – Лавировать, маменька, надобно лавировать, – отвечает Павлуша Гулячкин.

      И СКАЧАТЬ