стал духовным отцом ему. Ну и надо сказать, был он тогда не так одутловат, как теперь, вид имел импозантный, манеры благородные, хотя, на мой взгляд, немного театральные. Характер же у него всегда был неуживчивый. Мог брат Илья ни с того ни с сего нахамить, наговорить дерзостей даже лицам высшего сана, – по-видимому, близость к солнцу вредит таким людям. Вышла какая-то некрасивая история с оскорблением им своего духовника. То, что он рассказывает, чистейшая клевета, так как архипастырь наш Паисий известен своей святой жизнью. Насколько я знаю, все от зависти к новому певчему произошло, которого приблизил высокопреосвященный: нахамил Илюша ему, после чего оказался в нашей обители. А тогда тут даже церкви не было – срубили часовенку, а братьев было человек десять да мы с отцом Александром. (Настоятель указал на второго иеромонаха.) Но не сменил брат Илья гнев на милость, не смирил в себе гордость – ударился он в схиму и чтение, а если быть точным, в начетничество. Такие обеты на себя наложил: и молчания, и поста, и вериги носил. А все норовил в город ускакать: наберет там книжек и запрется в келье. Я же или по недосмотру, а больше по неведению, вместо того, чтобы пресечь эти поездки, попустительствовал им. Однако для иных голов чтение хуже отравы: они и в Писании выищут такое, что хоть святых выноси. Он же читал книги, вовсе схимнику не приличествующие, светские: например, историю церкви, написанную людьми далекими от нее. И вот втемяшилось ему в голову, что наша церковь неистинная, что де иосифляне вытеснили веру христианскую на Руси, то бишь нестяжателей. И пошло-поехало. Стал он обличительствовать, возомнил себя чуть ли не пророком, ушел от братии в клуб жить, где по сей день обретается. Нашу церковь православную иначе как иосифлянской блудницей, прости господи, уже и не называет. Съездил он в Оптину Пустынь, не знаю, что уж там было, но после этого схима кончилась: запил он снова, говорил, что там тоже одни иосифляне и педерасты… – Настоятель перекрестился и прошептал что-то про себя. – И стал напраслину возводить на братию, не имея истинных поводов. Словом, каменеет в грехе и все глубже погружается в геенну. Вот чем заканчивается простое неповиновение старшему. Ну что я вам объясняю: вы как человек военный и так все прекрасно понимаете. Все наши беды от сумятицы в головах, каждый мнит себя умнее вышестоящего. Вон, в лицемерной Европе: там всяк сверчок знай свой шесток. Это они только говорили, что у нас тоталитаризм, чтобы Левиафана низринуть. Настоящий тоталитаризм как раз там и был, только он в головах. У нас же в мозгах разброд, поэтому и требовались внешние узы…
– Откуда вы знаете, что я военный? – Андрей внимательно смотрел на отца Евгения.
– Так… по выправке видно, – отвечал тот, не сморгнув. – Выправка, она всегда скажется… А мы тут сидим и думаем, что же нам теперь с хулителем нашим делать. Отец Клим уж совсем, было, собрался на него в милицию писать. И я поддерживаю ради спасения всего стада…
