Язык за зубами. Полина Панасенко

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ не нравилось, как звучит имя Песах. Она считала его некрасивым. Вот и всё. Документы она поменяла в 1954 году, но сколько я себя помню, все её звали Полиной. Очень многие евреи брали русские имена.

      У моей тёти – мерцающий иудаизм. В её устах «еврейский народ» колеблется между «мы» и «они». Она еврейка, но не еврейка. Кажется, что не еврейка она на всякий случай. На случай чего – я не знаю, но задавать вопросы про «нас» надо аккуратно, иначе можно проскочить развилку и оказаться среди «них».

      Хорошо, – говорю я, – но тогда почему имя она сменила именно в пятьдесят четвёртом, почему не раньше? Чтобы не портить нам жизнь. Вот почему. Что-то внутри тёти щёлкает, и она начинает говорить:

      В моём классе училась девочка по имени Сима. Мы с ней дружили. Её отец был врачом. Одним из тех, кого обвинили по Делу врачей. Сима никогда не рассказывала о своём отце. Однажды она призналась мне на ухо, что он в тюрьме. Она сказала это шёпотом, хотя мы шли по улице и вокруг никого не было. У матери Симы было ещё двое детей. Маленьких. У них не хватало всего: и одежды, и еды. Моя мама приносила им всё, что могла. Все знали, что они евреи, но она всё равно это делала. Однажды отец Симы вернулся домой. Он пришёл умирать. Он уже не мог ходить. Не мог есть. Он лёг в постель и больше не вставал. Через три недели он умер. В школе мне было ужасно обидно за то, что́ мои подружки говорили про евреев, про жидов. Было больно, но надо было молчать, надо было терпеть. И я терпела. Больше всего я боялась, что кто-нибудь узнает, что моя мама еврейка.

      Затем тётя объявляет, что суп готов. Она зовёт дядю Мишу. Вдалеке я слышу его голос, утверждающий, что он ещё не созрел. Тётя говорит: Будь ты здесь, я бы и тебя накормила, суп с квашеной капустой, всё как ты любишь. Если тётя решила кого-то накормить, сопротивляться бесполезно. Это не тот человек, которому можно долго противостоять. Это знаю и я, и дядя Миша.

      Я спрашиваю ещё, говорил ли «у нас» кто-нибудь на идише. Тётя издаёт тяжёлый вздох. Она думала, что разговор окончен, что мы перешли к супу. Она снова вздыхает, но вновь отвечает так, как будто выполняет свой долг. Бабушка на нём говорила, мама его понимала, но не говорила, ну а я, конечно, ни то, ни другое. Я не спрашиваю, почему «конечно», но говорю: Ни слова? Тётя роется в воспоминаниях, тянет сети своей памяти на поверхность. Нет, нет… кроме, может быть, «зоханвейль», что-то в этом роде. Да, точно, я помню «зоханвейль». Бабушка произносила это вполголоса. Это плохое слово, какое-то ругательство. А что оно означает? Не знаю, что-то, что говорить нельзя.

      Положив трубку, я записываю то, что сказала тётя. Записываю, потому что иначе, когда её иудаизм начинает мерцать, мне кажется, что это я его выдумала. Тётя сказала, что в школе надо было об этом молчать и она молчала, но мне кажется, что молчит она до сих пор. Зоханвейль. Я ищу это на форумах, пробую онлайн-переводы, пишу транскрипцию, латинскими буквами, кириллицей. В конце концов, я нашла. Аз ох-н-вей. На идиш: וויי און אך אז. Это не ругательство. Это означает «увы».

* СКАЧАТЬ