моей уважаемой тёти нелюбви, непосредственным объектом которой стал я. Трудно было испытывать неудачи при бесчисленных попытках примирения и думать о том, как счастливо я мог бы жить, если бы всё сложилось иначе. Легче оказалось просто свыкнуться со своим уделом и надеяться на лучшее. Когда мне исполнилось двадцать два года, огромную страну, где я родился, разбил старческий паралич. Главный коммунист, недалекий деревенский парень, только и делал, что болтал часами по телевизору. Какую мысль хотел он донести до нас, своих верных и безропотных поданных, ценящих больше всего на свете своё неведение? Оратор-самородок говорил самозабвенно, растягивал гласные звуки и не спотыкался на согласных, как его предшественник. Он поднимал по утрам гантели и всегда прислушивался к мнению жены. Простые люди предполагали, что добром это не кончится, но никто не думал, что всё произойдет так быстро. Наступил декабрь тысяча девятьсот ** года, главный коммунист объявил по центральному телевидению о своём отречении от власти. Народ сохранял непоколебимое спокойствие и продолжал как ни в чём не бывало праздновать Новый год. Первого января я и мои родители по традиции были приглашены к тёте. Мы как самые близкие родственники имели честь доедать кушанья, оставшиеся после новогодней ночи. Я вошёл в тётину квартиру со смущением школьника, первый раз участвующего в любительском спектакле. К этому времени я уже получил университетский диплом и, по словам тёти, убегал от действительности, утешая себя планами написания диссертации по психолингвистике. С развалом страны эти планы становились нереальными и, как считала тётя, даже вредными, жалкой отговоркой для ничегонеделания. Тётя содержала нашу семью. Квартира моих родителей была фактически заложена у неё за деньги, которые она давала матери в долг. В первый день того Нового года тётя находилась в возбужденном состоянии и отчасти даже в смятении: с одной стороны, она испытывала безграничное презрение к моим родителям, впавшим в нищету, с другой – боялась, что те могут всё же не согласиться с её планом спровадить меня за границу. Добиться моего согласия, как она и рассчитывала, не представило особого труда. В конце новогоднего застолья тётя намекнула, что у меня никогда не хватит духа применить свои лингвистические знания на деле и уехать за границу. Я пообещал ей доказать обратное, и она тут же вызвалась взять на себя все расходы, связанные с моим отъездом. Мама несколько раз дёрнула меня за рукав. Отец сидел с понуро опущенной головой. Через пару месяцев пассивное сопротивление родителей было сломлено. Помню яркий солнечный день, людный вокзал, блестевший вымытым каменным полом, легкую тошноту от прикосновений к перилам, подоконникам и скамейкам. После долгого ожидания наступил момент расставания, горестно беспокойные лица моих родителей перекосились, мама зарыдала. Мы крепко обнялись. Когда автобус тронулся с места, отец держал маму под руку. Оба синхронно махали мне на прощание.
Я закашлялся. Адвокат поднялся со стула, подтянул штаны и принялся вслух считывать
СКАЧАТЬ
