травой большой поляне, которая одной своей стороной нависала над едва слышной, текущей внизу рекою. На её кромке и стоял неосторожно казак Сорока, который, чувствуя своё родство с природой, обострённое только что съеденной гречневой кашей с тушенкой, любовался красотами высокого берега той стороны. Громадные сосны с позолоченными солнцем стволами, которые, казалось, забрались так высоко, что упёрлись иголками в голубое небо с развешенными тут и там барашками-облаками. Опрокинутый мощным тычком Сорока шмякнулся оземь, на широкой спине перемахнул ту самую кромку и низринулся вниз, и только пятки сверкнули. Всю эту трагедию с её завершающей частью видел друг Сороки казак Сиротин. Способность мыслить, двигаться и издавать звуки вернулась к нему почти сразу после увиденного. С воплем он кинулся к злополучному месту, рухнул на колени и заглянул в бездну. А там – скалы с двух сторон реки и саженях в десяти внизу быстро текущая река. И никаких следов друга Петьки. Первым пришёл в себя есаул. Приказал седлать лошадей. Двух верховых послал вперёд вниз по течению. Если есть возможность, ближе к воде, кричать, звать. Обозу – догонять казаков. Как оказалось, в двухстах саженях от падения Сороки шумел порог. Дальше – буруны и камни. Сиротин и Кандыба поскакали вперёд в надежде найти спуск к воде. Сиротин рассказал, что Сорока – отменный пловец. Он у Азова с лёгкостью переплывал Дон туда и обратно. И если он не разбился при падении, он обязательно жив. Но время шло, отряд подвигался вперёд, а новостей не было. Наконец вернулись дозорные. В ответ на молчаливые вопросы друзей отрицательно покачали головой и поехали во главе отряда. Евгений Иванович не задал им ни одного вопроса. Он знал – они сделали всё, что надо было. Всё пошло своим чередом. Казаки ехали в полной тишине. Были слышны лишь тяжёлые шлепки лошадиных копыт о землю. Дорога стала ровнее, скальные выступы стали реже и реже. Впереди меж деревьев мелькнул просвет. Похоже, поляна. Сиротин и Кандыба, не сговариваясь, тронули лошадей и ленивой рысцой двинулись вперёд. Саженях в ста на кустах орешника лёгкий ветерок теребил какие-то тряпки. Переглянувшись, казаки дали шпоры, добавили плетьми, и онемевший отряд не сразу сообразил, что это за дикие вопли откуда-то спереди. А сообразили – и что тут началось! С таким исступлением казаки ходили в атаку, когда ничто не могло остановить их. На краю большой поляны Сиротин и Кандыба сидели в сёдлах, то хохоча, то выкрикивая что-то, разводя руки в стороны, а то награждая тычками друг друга. В нескольких саженях от них на окаёмке успокоившейся реки лежал, раскинув руки, на горячем песке в чём мать родила живой Сорока. Продрогшего Сороку отогревали всем миром. Закутали с головой в два одеяла. На голову напялили лохматую папаху. В обозе взяли приготовленные на зиму меховые сапоги с толстой войлочной подошвой. Сорока сидел на земле в позе Будды, из-под папахи были видны нос да постоянно жующий рот. В одной руке была зажата кружка, в которую сразу подливали из стоявшей рядом бутыли с мутной жидкостью. Другой рукой Сорока отправлял в рот то кусок сала, то луковицу, откусывая от ломтя посыпанного солью ржаного хлеба, которым потчевал его сидевший рядом друг
СКАЧАТЬ
