В середине века. Сергей Снегов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ назад я тебя определил как мещанина. Ты был обывателем, обывателем и остался. Из собственной неудачи ты выводишь гибель народа. Нет, брат, нет – народ в миллионы раз шире нас с тобой. Враг встретит железную армию, новых, еще более талантливых военачальников, умных инженеров, мужественных коммунистов. Слышишь ты, не всю жизнь мы унесем с собой в могилу, лишь крохотную ее частицу. Можешь ты это понять? Верю, слышишь, верю!

      Я лежал не шевелясь. Я боялся, что они услышат, с каким тяжким гулом бьется мое сердце.

8

      Я не знаю, сколько было времени, вероятно около четырех – небо в щели над щитком у окна еще чернело, когда загремели засовы. В камеру вошли человек пять – стрелки, корпусной с бумагой в руке. Мы вскочили с коек и встали возле них, как требовали тюремные правила.

      – Кто на «П»? – спросил корпусной.

      – Панкратов, – первым сказал эсер.

      – Нет, – ответил корпусной, сверившись с бумагой. – Кто еще?

      – Прокофьев, – проговорил новый арестант.

      – Скажите инициалы полностью.

      – Виктор Семенович.

      – Следуйте за мной. Вещей не брать.

      Корпусной вышел первым, за ним – Виктор Семенович, стрелки замыкали шествие.

      – На допрос, – хмуро сказал Максименко, укладываясь на нары. – Допрос на рассвете – штука!.. Давайте спать, ребятки, пока нас не тревожат.

      Он и Лукьянич скоро захрапели. Панкратов тяжело ворочался на своей койке. Я тоже не мог заснуть. Где-то неподалеку, в комнате, выходящей окнами на московскую площадь, сейчас допрашивают старого большевика. Чего добиваются от него? Вообще – чего добиваются? Где логика в том кровавом и мерзком действии, что разыгрывается в стране? Политика это или патология? Может, чтобы понять дух нашей эпохи, одних социальных законов, которые я с таким усердием штудировал, недостаточно и нужно привлечь врачей-психиатров? Кто в этом во всем виноват? И, если виновные имеются, нет ли среди них и меня? Я ведь тоже по молодости, по любви к коммунизму, орал всюду: «Ура мудрому и родному!» Разве не смешал я великую идею с человеком, разве не обожествил ее в нем, не поставил человека выше? А он, человек этот, был недостоин идеи, которую мы слили с его именем, – вот она, трагедия нашего времени! Там сейчас допрашивают Прокофьева. Я тоже виноват, что его допрашивают, – виноват, что его арестовали, виноват, что из него выбивают бессмысленные, только настоящим врагам, быть может, нужные самообвинения! Чем же мне искупить свою вину, чем?

      Я думал и о том, что нет мне выхода. И мне, и Прокофьеву, и еще многим тысячам закрыты все дороги.

      И еще я размышлял о том, что, кажется, нашел объяснение мучившему меня удивительному явлению. Я досиживал шестой месяц на Лубянке, в самой грозной, в самой элитной тюрьме. Она, таким было ее назначение, таково было всеобщее мнение о ней, предназначалась лишь для особо крупных, особо опасных государственных преступников, пребывание которых на воле подрывало сами устои спокойного существования СКАЧАТЬ