Прогулка не будет скучна. Этюды о стихах. Борис Рогинский

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ боль, как всполохи огня.

      Я горжусь, что с горьким уваженьем

      Эти люди смотрят на меня.

      Сторонись: проносят ленинградца.

      Ленинградца – одного из них.

      Только надо очень постараться,

      Чтобы слез не видели моих.

      Горькое уважение – это не снисходительность к обездвиженному. Взгляд вверх, на несущих носилки, – гордость, а не мольба. А слезы – это еще и счастье вовлеченного, его тревога, сохранит ли человечество «городское братство» после ужаса происходящего. Слезы неуместны, их могут принять за жалобную благодарность в ответ на подаяние. За всю жизнь Друскин ни разу ни в стихах, ни в прозе не пожаловался на свою немочь. Не попытался ее эстетизировать, «перегнать» страдание в искусство.

      В его автобиографической «Спасенной книге» лишь одна глава целиком посвящена немочи. «Профессор предложил сделать пять операций: закрыть коленные суставы, закрыть тазобедренные и вставить подпорки в позвоночник. Он сказал, что в результате я смогу с трудом передвигаться на костылях по комнате, но не сумею сидеть.

      – Вот и выбирайте – что вам выгоднее.

      Я думал всю ночь и принял решение: сидеть важнее. ‹…› Ну что ж, случилась со мной в ран-нем детстве непоправимая беда. Непоправимая, надо понять это ясно. Я навсегда связан с крова-тью и инвалидным креслом. Есть еще автомобиль и поезд. Есть люди, которые приходят ко мне и рассказывают обо всем. Есть музыка, которую я слушаю, и стихи, которые я пишу. Вот то, чем я располагаю. И надо жить. И видеть мир во всех трех измерениях. А бессмысленное истерическое барахтанье возьмет мои годы, мои мысли и не приведет ни к чему».

      Большинство воспоминаний о Льве Друскине рисуют его лежащим. А вокруг кипит жизнь, и он если не центр ее, то равноправный участник. Младший современник его, Юлий Даниэль (родился в 1925-м), писал из лагеря: «Я пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы пребывать в своем естественном лежачем положении ‹…›. Я лежа спал, читал, ел, пил (и выпивал), любил, работал, помирал, принимал друзей, стрелял. Даже, если можно так выразиться, „сидел лежа“».

      «Положение лежа» для обоих – тонкая грань между вовлеченностью и отстраненностью. Полушуточная молитва, точнее, гимн хлебу кончается словами: «Так и въеду в рай небесный / У горбушки на горбу». Это ведь значит – лежа, в крайнем случае – сидя. И еще о границе между мирами мертвых и живых:

      Я Гекельберри Финн,

      Я самый первый хиппи –

      Откалываю финт,

      Плыву по Миссисипи.

      Над нами звезд поток,

      В руке бутылка джину:

      Я отхлебну глоток,

      А остальное Джиму.

      Ах, где-то есть тот край

      (Молва не так уж лжива!),

      Где оборванцам рай,

      А неграм особливо.

      И я не поверну,

      Пока седым не стану.

      Потом рукой махну

      И к берегу пристану.

      Мне СКАЧАТЬ