Прямая речь (сборник). Борис Чичибабин

Чтение книги онлайн.

      Придет черед, и я пойду с сумой.

      Настанет срок, и я дойду до ручки.

      Но дважды в месяц летом и зимой

      мне было счастье вечером с получки.

      Я набирал по лавкам что получше,

      я брился, как пижон, и, бог ты мой,

      с каким я видом шествовал домой,

      неся покупки вечером с получки.

      С весной в душе, с весельем на губах

      идешь-бредешь, а на пути – кабак.

      Зайдешь – и все продуешь до полушки.

      Давно темно, выходишь, пьяный в дым,

      и по пустому городу один —

      под фонарями, вечером, с получки.

      Постель – костер, но жар ее священней:

      на ней любить, на ней околевать,

      на ней, чем тела яростней свеченье,

      душе темней о Боге горевать.

      У лжи ночной кто не бывал в ученье?

      Мне все равно – тахта или кровать.

      Но нет нигде звезды моей вечерней,

      чтоб с ней глаза не стыдно открывать.

      Меня постель казенная шерстила.

      А есть любовь черней, чем у Шекспира.

      А есть бессониц белых канитель.

      На свете счастья – ровно кот наплакал,

      и, ох, как часто люди, как на плаху,

      кладут себя в постылую постель.

      О синева осеннего бесстыдства,

      когда под ветром, желтым и косым,

      приходит время помнить и поститься

      и чад ночей душе невыносим.

      Смолкает свет, закатами косим.

      Любви – не быть, и небу – не беситься.

      Грустят леса без бархата, без ситца,

      и холодеют локти у осин.

      Взывай к рассудку, никни от печали,

      душа – красотка с зябкими плечами.

      Давно ль была, как птица, весела?

      Но синева отравлена трагизмом,

      и пахнут чем-то горьким и прокислым

      хмельным-хмельные вечера.

      Старик-добряк работает в райскладе.

      Он тих лицом, он горестей лишен.

      Он с нашим злом в таинственном разладе

      весь погружен в певучий полусон.

      Должно быть, есть же старому резон,

      забыв лета и не забавы ради,

      расколыхав серебряные пряди,

      брести в пыли с гремучим колесом.

      Ему – в одышке, в оспе ли, в мещанстве —

      кричат людишки: «Господи, вмешайся!

      Да будет мир избавлен и прощен!»

      А старичок в ответ на эту речь их

      твердит в слезах: «Да разве я тюремщик?

      Мне всех вас жаль. Да я-то тут при чем?»