Деревенский словарь. Ольга Коробкова

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ У Ольги Коробковой свой подход. Она погружается в прошлое, как в мистериальное время полноценного, счастливого, безмятежного существования, каждая минута которого оправдана и едва ли не обожествлена.

      Сообразя контекст, мы понимаем, что перед нами мир русской деревни не в лучшие для этой деревни времена. Но увиден он детскими глазами, а потому оказался сущим Эдемом, бытием до грехопадения, полноценной вечностью. Так устроена память детства, вымывающая золотые крупицы из бездны прошедших дней.

      Но есть и во вводных замечаниях автора, сквозит и далее в тексте горечь утраты. Коробкова заново проигрывает свой сюжет изгнания из рая. Почему оно случилось? Не от избытка грехов, а потому что жизнь так устроена, такова ее козырная мета.

      Это рискованная экспедиция. Справиться со своим прошлым – означает освободить его. Отпустить. Оно отлетает, а ты остаешься, с опытом какой-то новой, еще небывалой свободы. Прошлое не ловушка, как было, пожалуй, у Пруста. А скорее трамплин для движения вперед.

      Так устроены и стихи Ольги Коробковой. Они предельно нериторичны. В них нет спекулятивных интонаций и акцентов. Есть медитативные опыты, попытки освобождения.

      Книга, которая включает в себя и прозу, и стихи в равноценных, я бы сказал, долях – это, по сути, автопортрет. И чуточку автофикшн, не без того, а как без него, если невербальное вещество существования на наших глазах претворяется в вербальный текст. Текст, позволяющий, кстати, понять и то, что полной свободы нам не дано – и абсолютной независимости от собственной памяти тоже. В книге тонко уравновешены данничество перед памятью и то свободное вдохновение, которое питается всем на свете, оборачиваясь не просто стихами или прозой, но еще и судьбой, родиной, верой, смертью, вечностью.

      Евгений Ермолин,

      литературный критик, журналист, историк культуры, блогер, краевед

      Деревенский словарь

      «То, чего больше нет, есть ещё больше, чем раньше» ©

      Моей маме, Нине Ивановне Коробковой

      Дом питается теплом,

      Словно бабочка – нектаром,

      Солнца золотым дождём

      И любовью – Божьим даром.

      Дорогие имена…

      Души предков сбились в стайку.

      Дом хранит в себе меня

      Как последнюю хозяйку.

      Астры. Они расцветали в нашем палисаднике под окнами дома уже в конце августа. И последними отцветали, уходя под снег… Но этого, после отъезда в город, я уже не видела. А вот на исходе лета: дождь, хмарь, сырость и растрёпанные астры, запутавшиеся в мокрой траве. И серые низкие облака над палисадником, над крышей дома…

      Автобус. Из города и в город – только на автобусе. Ходил он плохо: рейсы отменяли, переносили, задерживали, машины ломались, машин не было. Часами, с котомками, ждали мы на автовокзале. Ура, сели; деревня началась!.. А ехать в город или ждать своих из города – тут уж можно было ориентироваться только приблизительно. С горки нашей смотрели: кажется, показался на Кушляевской горке, – бегите скорее!.. Бежали, или ждали, или шли пешком в конце концов.

      Берёзы. Возле нашего деревенского дома росли четыре высоченных берёзы. И многие годы прошли под сенью этих берёз. Ветви их расчесывал ветер. По состоянию берёзовых крон мы определяли погоду. Верхушки их, казалось, задевали облака, траву под берёзами рябило от пятен ажурных теней. Меж двух берёз подвешивали гамак. Пристроившись около корней, пытались строить шалаш, следили за жизнью в скворечнике на старшей берёзе. Первого своего котенка я снимала с берёзы, приставляя к стволу грабли и прочие инструменты (лестницы не нашлось). А однажды папа сделал веревочный блок, я, маленькая, села на доску и поехала по берёзе вверх, очутившись в самой гуще берёзовой жизни.

      Когда соседи, чью крышу гноили ветви наших берёз, стали настаивать на порубке деревьев, пришлось пожертвовать старшей берёзой. Дело было в начале августа; берёза моментально пожелтела, почувствовав свою обречённость.

      Береговушки. Весь обрыв над ключевой Сундобой и её младшей сестрой Мордовкой был изрыт норками. Я, маленькая, лёгкая, цепкая, лезла по обрыву. Моя рука пролезала в норку, а сердце замирало. Пальцы ожидали наткнуться на мягкое, живое, пуховое, но норки были либо неглубоки и пусты, либо сужались так, что даже моя рука-прутик застревала, либо птицы прятались в боковых ходах и внезапно выскакивали из соседних норок.

      Бор. Так назывался у нас небольшой лесок за ручьём – остаток прежнего настоящего бора, вырубленного во время войны на дрова. Налево от тропинки – папоротники и земляника, направо – грибы, малина, княженика – поляникой звалась она у нас, – голубика, брусника. Когда созревала брусника, ходили туда семьей на полдня, на день. Кто-то собирал бруснику, кто-то – грибы, кто-то, как я, всего понемножку, а СКАЧАТЬ