избежать двух ловушек, на которых обычно терпят неудачу теории творения: во-первых, дуализма, который, должно быть, казался ему особенно опасным после его личного опыта. В противовес утверждению о независимой от Бога субстанции, он настаивает на том, что мир был создан из ничего, что помимо божественной воли в нем вообще ничего не было. В буквальном согласии с Ветхим Заветом он утверждает, что если бы Бог отнял свою творческую силу, то мир немедленно исчез бы (Civit. D. XII, 25), так что понятие сохранения поглощается понятием сотворения. Он решительно отличает Сына, который есть de Deo genitus, от mundus de nihilo factus, отрицая тем самым всякую безначальность мира, то есть, поскольку genitura = natura, он, как и иудей, отрицает, что мир есть нечто большее, чем творение рук Божьих, что он есть природа. С этим взглядом связано и его позднее неприятие предположения о мировой душе, которое он сам ранее лелеял и которое давало бы миру слишком большую независимость. При утверждении полной ничтожности всего сущего была очевидна опасность пантеизма, которого, во-вторых, следует избегать в теории творения. Августин не так стремится избежать этого, поэтому он остается ближе к нему, чем к противоположной крайности. При всем различии между вечно рожденным Сыном, без которого не было бы Бога, и миром, который создан не во времени, а со временем, между ними все же существует такая связь, что Логос как совокупность всех идей, которую Бог без зависти реализовал в мире, является архетипом мира, это образ божественной мудрости, только Логос, помимо того, что является идеей мира, есть также идея Бога, alias Dei, в то время как мир – aliud Del (Civit. D. XI, 10. XII, 25. de genes, ad lit. IV, 16 и др.). Ответ на три вопроса: guis, per guid и propter guid fecerit? указывает на активность всей Троицы в сотворении мира. Хотя Августин отвергает идею о том, что возникновение вещей из Бога является необходимостью или что Бог требует этого, с другой стороны, нельзя отрицать, что он приписывает вещам существование, которое не просто кажущееся, но более реальное, чем это допускает пантеизм.
5. Но то, что Августин остается гораздо ближе к последнему, чем к его антагонисту, дуализму, особенно очевидно в его учении о человеке. Он является центром творения, поскольку соединяет то, чем являются только ангелы, с видимой телесностью, состоящей из элементов. Дух или душа человека – это субстанция, отличная от тела (de anim. et ej. orig. II, 2, 2), по крайней мере относительно простая (de trinit. VI, 6, 8), бессмертная (soliloq. de immort. an.), которая настолько связана с телом, что полностью присутствует везде, хотя некоторые органы выполняют определенные функции, например, передний мозг для ощущений, задний – для движения и т. д. (de genes, ad lit. VII, 13). Кроме того, однако, дух проявляется и независимо от тела, так что в нем можно выделить семь различных уровней, три низших из которых, anima de corpore, in corpore, circa corpus, Аристотель уже правильно выделил, но к которым добавляются anima ad se, in se, ad Deum, in Deo (de immort. an. – de quantit. an.). Действительным ядром и центром духовной личности является воля человека; человек в действительности есть не что иное, как воля (Civit. D. XIV, 6). Поскольку человек, как и все вещи, является продуктом бытия и небытия, воля может либо
СКАЧАТЬ
