Хотя может быть и хорошо, то, я её вытащил из семьи, думал Игорь, – там тоже далеко не идиллия. Папа Нади откровенно пьёт, хороший мужик, рукастый, добрый, но периодически уходит из дома, избитый супругой, жить в гараж, к единственному, кто его понимает – мотоциклу. Тёща, полностью оправдывая народное мнение, в бешенстве, порой непредсказуемом, гневе могла запросто разбить о голову мужа трёхлитровый баллон с огурцами или тащить за волосы через всё квартиру, дочку, за опоздание на десять минут. И мат… В семье Нади мат не употребляли – на нём разговаривали, меняя интонации одних и тех же слов, хвалили, ругали, требовали и успокаивали, и даже выражали чувства нежности. Уважение в этой семье можно было добиться только силой, что и случилось однажды совершенно спонтанно, в огороде. Гараж, в котором стоял мотоцикл дяди Миши, отца Нади, примыкал к огороду – детище и сбывшуюся мечту, её мамы. Игорь отправился в гараж с целью встретиться и обговорить некоторые вопросы по работе над докладом, который он писал для неё, для сдачи государственного экзамена, в школе. Выслушивая в свой адрес мнение про его образование, воспитание и личные качества, Игорь только диву давался знанием и разнообразием ненормативной лексики и её филигранным применением, но когда её мама коснулась Нади, и стала приближаться к ней, с явным желанием ударить, Игорь, сам не понял, как, но схватил тяпку и со всей силы замахнулся на будущую тёщу… «Зарубил бы, ей-богу, зарубил, – думал Игорь, – спасибо Наде – вовремя перехватила руку». Может всё и правильно, что они уехали? Что ждало бы её, оставшись она в своей семье? Ладно, тут более-менее всё понятно, но Лёшка, он-то в чём виноват? Почему он оказался ненужным ни одним бабушкам и дедушкам, ни другим? Неужели у него не будет дедушкиных «сказок на ночь», чтения «Жюля Верна» вслух и бабушкиных блинов? Безразличие… Чем больше рассуждал Игорь, тем больше убеждался в мысли, что никогда и кого не простит, а ненависть не такое уж и плохое чувство, и в его апогее, как на гребне волны, он всё сможет и со всем справится, вместе с любимой девочкой.
Сентябрьский южный дождь тем временем сменялся замёрзшими сосульками на железнодорожных станциях, изморосью на полях, а через двое суток путешествия, под стук колёс и мелькающие огоньки, они уже въезжали в настоящую сибирскую зиму. К удивлению, он заметил, что сигареты курятся, в тамбуре поезда намного быстрее в районе Тюмени, чем на станции Лиски, так как температура упала не на градусы, а в разы. Но как же было чисто… чисто, нетронуто, девственно и светло от переливающегося в ночи снега. Стук колёс успокаивал, говоря о том, что назад дороги нет и расстояние между «сейчас» и прошлой жизнью, с каждой минутой увеличивается – поезд не остановить, жребий брошен. Под всем, что они знали, умели и любили и чем дорожили, подводилась косая черта – «итого», абсолютно чётко деля жизнь на известное «до» и неведомое, пугающее «после».
