– Взять хотя бы любовь… Она может быть вялой, как… – я запнулся, – как постная еда. Вроде поел, а удовольствия никакого не получил. А может быть страстной, так что б дух захватывало, чтобы заснуть не мог…
– Но страсть-то всегда против любви и против совести идёт. Вы мне Гегеля, а я вам Шекспиром отвечу… – подмигнул батюшка, – недавно в каком-то журнале прочитал его высказывание, что чем страсть сильнее, тем печальнее у неё конец. Умный человек был…
– Это который Отеллу написал? – оживился купец.
– Точно, ваша милость. Отелло как раз страстно любил Дездемону, но страстно и ревновал. Не справился с ревностью и задушил бедняжку. Вот так страсти и пленяют…
Я разозлился от глупого спора.
– Да вы, священники, хотите весь народ привести к монашеской жизни, чтобы все были такими же, как вы – сонными, вялыми, с постными лицами и чтобы капусту хрупали весь год. Нет, удовольствие в жизни только от сильных чувств, а не от ваших правильных слов, я это точно знаю. И не нужно меня переубеждать.
– Господь с вами, мил человек, переубеждать не буду. Как говорится: "Вольному воля, спасённому рай".
– Я выбираю первое, а спасать меня не надо, я и сам не лыком шит, если уж вашим языком говорить.
Священник с купцом переглянулись и покачали головами на мой ответ, но мне было всё равно: у них своя жизнь, у меня своя.
Глава первая
Вечер выдался беспокойным. Отец Елизарий закрыл после вечерней службы храм и пошёл к дому. Резко потянуло сыростью. Он зашагал быстрее, поглядывая на небо. Где-то вдалеке громыхало. Сильный ветер угрожающе зашатал старенькие, такие же как сам батюшка, яблони в маленьком саду, у домика. Красные всполохи рассекали небо пополам. Отец Елизарий приостановился и стал считать секунды между змиевистой молнией и раскатистым громом: раз, два,.. пять, шесть… От удара в небесный барабан заложило уши. Батюшка едва успел зайти на крыльцо, как хлынул обломный ливень. Сразу резко потемнело, лишь молнии сверкали зубчатыми змеями, только подчёркивая сгустившуюся темноту осеннего вечера.
Кому-то жить возле самого кладбища было бы не по себе, но только не Елизарию. Оставшись после смерти матушки один-одинёшенек, он коротал свой век в ветхом домике и никаких страхований не испытывал. Суеверным батюшка не был, в привидения не верил, потому как точно знал, что Господь покойникам место определил в другом мире, а землю оставил живым. Однако живой души для его когда-то весьма общительного характера батюшке не хватало.
– Пожил я, слава Богу, и повидал немало, – вспоминал Елизарий про своё житьё-бытьё полкового священника, – а матушка-то, бедолага, быстро Богу душу отдала в этой дыре… "Про жизнь пустынную как сладко ни пиши, а в одиночестве способен жить не всякий…" – вздыхал он, цитируя любимого Крылова.
Когда-то Елизарий разругался с важным генералом, не удержавшись от замечания по поводу жестокого СКАЧАТЬ