Связался с Чапосом и потребовал, чтобы он забирал в свой продажный притон бесхозный товар, который тут пляшет по грязным мискам в надежде найти себе покупателя. Да тут одна нищета, и в прямом, и в фигуральном смысле, маскирующаяся под «праздник жизни». Я сделал Гелии необходимую отрезвляющую инъекцию, настолько я уже привык к подобным представлениям. Что я мог ещё сделать в такой ситуации? Я уже давно не прикасался к ней и пальцем. Прибыл Чапос со своей страшной стаей квадратно-челюстных соратников, чтобы выбросить из жилища всех. Гости Гелии, кто не успел умчаться сразу, заверещали и заметались по углам, удирая полуодетыми и с прискоком от страха. Бандитский мир Паралеи – это ужас, и они знали, что им никто не поможет, если что. Гелия пришла в себя и встала на защиту рыжей проститутки. Раскрыла свои лилейные ручки, загородила её от тех, кто, достанься она им, растерзали бы её в своем уголовном притоне в клочья. Бандиты сочли, что танцорка им награда за наведение порядка. Вот с таким отребьем мне и приходилось иметь там дело. Но у меня не было, и не могло быть, на поверхности частной военизированной охраны, как у холёных властителей Паралеи. А защищать Гелию мне было необходимо. Она же никогда этого не понимала, она жила на какой-то собственной Паралее, не имеющей с настоящей ничего общего. Я её спасательный круг, благодаря которому она и держалась на поверхности того чавкающего болота, был в её представлении худшим из врагов. Гелия стала меня уверять, что тут был необходимый бедной талантливой девушке творческий просмотр для зачисления в театральную школу. Что у грудастой скромницы нет денег на обучение, а она чиста как родник, доверчива, заблудилась в столичных дебрях, её уже подло используют, могут погубить окончательно. Вот и здесь кто-то из присутствующих подло подпоил её, а она, по сути, ещё ничего не понимает в окружающей жизни, и точно такой же была она сама некогда, но ей посчастливилось сразу найти прекрасных и возвышенных душой людей. Я тогда же и дал деньги, Гелия заверила, что внесёт оплату, и девушка будет учиться, а не танцевать по столам. Я до сих пор испытываю непонятное чувство вины не только перед твоей матерью, но и перед той, которую я завязал в плед на два узла, чтобы не брыкалась, хотя ей-то я что сделал? Какой урон причинил? Но это же мир лицедейства!
– Ты думаешь, я был настолько туп, чтобы всему верить? Но делал вид, что верю. Поддерживал её игру в жалкое меценатство. Я страшно жалел Гелию, понимая её обреченность, – сказал он вслух. – Падение «Финиста» только приблизило неизбежное…
– Я верю тебе и знаю, что тебе низко лгать. Кто написал ту картину, что у тебя в отсеке? – В такую минуту, когда отверзлись подвалы его души, когда он был болезненно и нервически всклокочен, можно было многое узнать о прошлом мамы. Но к нему, очевидно страдающему, не было сострадания всё равно.
– Человек, который полюбил её. Но он погиб. И это стало нашей совместной трагедией. Тебе Нэя ничего не рассказывала?
