который формирует ядро позитивного постмодерна и который после примерно десяти лет борьбы с субъектом по-своему задаст себе каждый из его основателей. И ответ они будут искать, конечно же, у Ницше» [46, с. 21]. «В единство Я Ницше не верит, не ощущает его в себе: тончайшие отношения власти и оценивания, отношения между различными Я, которые прячутся, но в совокупности выражают силы совсем иной природы: силы жизни, силы мысли, – вот в чём заключается концепция Ницше, его образ жизни» [20, с. 355], – пишет Делёз. Воля к власти у Ницше и есть та самая сила, которая организует пространство Я. Безусловно, нельзя понимать волю к власти в каком-то одном ключе, ведь сам Ницше определяет её неоднозначно, то связывая её с миром в целом [83, с. 55], то полагая её «именем» истины [82, с. 311-312], то неоднократно утверждая, что «сама жизнь есть воля к власти»14. Однако важнейшей в концепте воли к власти, с нашей точки зрения, является её составляющая, понятая именно как движение, дающее бытие Я и одновременно – Миру. И это поверхностное движение смещения «между», смены «масок», содержащее «зачатки» новой субъектности, является не чем иным, как «волей, стремящейся к единству из множественности» [83, с. 154]. Я «складывается» с Миром в своём становлении, в воле к власти, которая становится способом бытия, понятого как вечное возвращение, в первую очередь, для Я, переживающего себя как Мир, тонущего в своих глубинах, раскалывающегося на части и начинающего бесконечно множиться в этих осколках. Как всё глубокое, Я «любит маску» и «питает даже ненависть к образу и подобию» [83, с. 57], то есть для сохранения себя Я теперь должно отважиться непрерывно творить «маски», прятаться за ними, чтобы не погибнуть в «образе» Бога и «подобии» Мыслящего субъекта. «В силу этого вечное возвращение говорит о себе только как о театральном мире метаморфоз и масок Воли к власти, чистых интенсивностях этой Воли как подвижных индивидуирующих факторах, которые уже не позволяют удержать себя в искусственных границах того или иного индивида, того или иного Я» [37, с. 61]. Идея вечного возвращения в этом плане, действительно, пугающая – но пугающая «слабых», потому что никто и ничто больше не останется единственным и единым «центром», извне провозглашающим «общее» бытие и дающим «всем» смысл жизни. Теперь «каждый сам за себя» и волен производить для себя смысл или не производить его. Теперь Я возможно только как «непрестанность творчества» [82, с. 553]. «Всё возвращается, потому что ничто не равно, всё плавает в собственном различии, несходстве и неравенстве даже с самим собой» [37, с. 296]. Изменяющееся Я только и может быть настоящим Я, постоянно возвращаясь к себе в самопревосхождении – этого требует текучесть бурного потока жизни. Возможно, воля к власти – не единственный способ бытия Я (а вместе с ним и Мира), а бытие ощущается как вечное возвращение только номадическим мыслителем, но Ницше говорит убедительно, обещая «лишь одно небольшое наказание для тех, кто не "верит" в вечное возвращение: они не могут почувствовать жизнь, она будет мимолётна» [37, с.77].
