власти; князья и их тиуны были более или менее случайными и временными органами суда. В отношении к преступлениям юрисдикция князя определилась и получила организацию, конечно, ранее, нежели в отношении к делам гражданским. При таких условиях твердая граница для светской и церковной юрисдикции могла быть определена больше теоретически, нежели практически. Далее, форма закона не есть никаким образом та форма, в которой развивалось в это время право. Нам пришлось бы устанавливать совершенно новое понятие о законе, если бы мы захотели называть законами в точном смысле те акты, которые пришли к нам с именами Владимира и Ярослава. Летописец Переяславля Суздальского изображает возникновение того акта, который впоследствии назывался уставом Владимира Св., таким образом: великий князь чувствует приближение смерти и призывает княгиню Анну, Грекиню, царицу, и сына, Бориса, потом, воззрев в Номоканон греческий, говорит царице: «се аз отхожу мира сего суетного и проч. пишу с греческого закона суды и оправдания, Бог да мстит тому, кто превратит или от детей моих, или от сродник и проч.». За этим следует текст устава, который назван заветом. Когда летописец говорил о законах (см выше, об отмене вир), то он иначе изображал деятельность князя. Понятие завета гораздо ближе, по нашему мнению, соответствует условиям времени, когда мог возникнуть подобный акт, нежели понятие устава. Заветы являются с самой той поры, когда мы получаем первые сведения о появлении христианства среди руссов. В договорах князей говорится уже об уряжении имения на случай смерти. Летописец рассказывает про Ольгу, что она перед смертью завещала не творить по себе тризну (Лавр, и Сузд. лет., 969 г.). Ближайшие к умирающему люди были хранителями его заветов. Представление устава и завета гораздо позже смешиваются и переходят одно в другое. В Ипатьевской летописи, под 1288 г. читаем о князе Мстиславе, что он послух добр умершего князя Владимира, что его (Мстислава) Бог сотворил наместником брату, не рушаща уставов брата, но утверждающа. Если в конце XIII в. уставы, и тем более жалованья князя, держались на такой, более нравственной, нежели юридической основе, – то мы с еще большим основанием должны допустить, что во времена Владимира Святого его уставы и его жалованья церкви имели простое значение приказа детям блюсти интересы церкви и не обидеть церковных привилегий.
Церковь тогда уже начинала пользоваться плодами своих усилий. Ее деятельность должна была быть неустанной. Она не могла положиться на власть закона и на силу в нем, в законе, лежащую, ибо не на силе закона, а на уважении в детях к воле, к завету отца она утверждает свои первые притязания.
Дальнейшее практическое развитие права должно было указать, в каких границах могла обращаться власть церковного суда. Мы вовсе не думаем, чтобы можно было задавать себе вопрос о подлинности или о подлогах, когда идет речь об уставе или завете Владимира Святого. Западная церковь имеет подложные акты церковного права, но там были твердо выработаны законодательные
СКАЧАТЬ
