Название: Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии
Автор: Юрий Зобнин
Издательство: Яуза
isbn: 978-5-699-41021-7
isbn:
Человек, распростертый в луже крови на девственно-белом снегу, в тридцатиградусный мороз.
Бумажный фунтик с вишнями, зажатый в мертвой руке.
И – эхо от выстрелов в душную и сырую августовскую ночь:
Когда упал на землю Гумилев
Она не взорвалась, не содрогнулась.
…Быть может, стайка серых соловьев
С ветвей зеленых яростно рванулась.
Но соловьям тогда был не сезон,
А с веток падать листья начинали.
Кто видел, как упал на землю он?
Те, кто стрелял… Они его не знали.
………………………………………
О нем немало горестных стихов,
Но – после гибели. При жизни – мало.
Россия ничего не понимала,
Когда упал на землю Гумилев.
I
В советский период истории России ХХ века трагический финал жизни Гумилева не был средоточием интересов его биографов. Излишнее любопытство здесь было чревато разнообразными неприятностями со стороны крепнущего советского коммунистического режима даже в 1920-е (сравнительно «вегетарианские», по выражению Ахматовой) годы.
Первый «архивариус» Гумилева П. Н. Лукницкий вполне сознательно акцентировал внимание в своей работе над «Трудами и днями» поэта на бытовом и эстетическом аспектах его творческой биографии, тщательно избегая идеологии и тем более политики. Его примеру следовали и продолжатели советской «гумилевианы»[17].
К осторожности в отношении обстоятельств гибели Гумилева, которому, по меткому выражению А. Чернова, «советская власть 70 лет не могла простить то, что она его расстреляла»[18], побуждали не только соображения личной безопасности. «Сам факт его участия в контрреволюционном заговоре оказался неожиданностью для многих современников, да и не только современников. Поверили не все. Но, тем не менее, Гумилев шестьдесят шесть лет официально считался контрреволюционером, и, как водится, такая оценка распространялась и на его стихи. Публикация стихов Гумилева была практически невозможна, и, чтобы отменить запрет, следовало снять с поэта обвинение в контрреволюционности»[19].
В. Сажин, обратившийся к истории ПБО в эпоху горбачевской «гласности», писал, что одна из главных причин фигуры умолчания, традиционно используемой мемуаристами и исследователями предшествующих советских десятилетий, коль скоро речь заходила о весне и лете 1921 года, – «подспудная борьба за возвращение Гумилева в литературу»: «В этих условиях раскрывать обстоятельства ареста и казни Гумилева считалось тактически неверным»СКАЧАТЬ
17
Впрочем, и такой подход еще не гарантировал безопасности, так что само определение круга общения гумилевоведа требовало конспиративных предосторожностей. Так, Л. В. Горнунг, начиная переписку с Лукницким и упомянув при этом, что о его «отношениях к Гумилеву знают очень немногие», счел необходимым четко оговорить «правила игры»: «…Я бы хотел условиться с Вами относительно полной откровенности <…>, а за несомненную порядочность обеих сторон, я думаю, ручается имя самого Гумилева, ради которого я готов на все. Очень прошу поставить меня в курс относительно Вашей работы и обещаю полное молчание в отношении всего или хотя бы неизданного материала, если Вы найдете это необходимым, т. е. показывание до поры до времени. Да, я думаю, и нет надобности ставить кого-либо в известность относительно нашей работы, кроме того, самое имя Гумилева не везде произносимо даже сейчас» (Н. С. Гумилев в переписке П. Н. Лукницкого и Л. В. Горнунга // Николай Гумилев. Исследования и материалы. С. 497–498).
18
См.:
19