Культурология: Дайджест №2 / 2011. Ирина Галинская

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ – это дуэль, где художник кричит от ужаса, прежде чем пасть побежденным» (12, с. 684).

      Здесь ярко выражен страх личного Я художника перед «самобытной деятельностью» Природы, страх, совершенно неведомый восточной эстетике. Это тем более показательно, что ужас угрозы стирания Я возникает вовсе не от романтической бурной природы – грозной стихии, а от природы тихой, музыкально-живописной, идиллической. Даже такое, вполне мирное бытие, кажется поэту враждебным.

      И наоборот, именно бурная природа, стихия становится для романтиков своеобразным психологическим зеркалом, выражением свободы личного Я, силы духа и потому воспринимается вполне по-родственному и даже бывает открытой метафорой внутреннего состояния личного Я:

      Свободный человек, всегда ты к морю льнешь!

      Оно – подобие твоей души бескрайной;

      И разум твой влеком его безмерной тайной, –

      Затем, что он и сам с морскою бездной схож.

      Бесстрашно вновь и вновь ты повторяешь опыт, –

      Ныряешь в пропасти, наполненные мглой,

      И радует тебя стихии дикий вой:

      Он сердца твоего глушит немолчный рокот.

      Секрет великий есть у каждого из вас:

      Какой в пучине клад хранится небывалый

      И что таят души угрюмые провалы –

      Укрыто навсегда от любопытных глаз.

      Но вам не развязать сурового заклятья:

      Сражаться насмерть вам назначила судьба.

      И вечный ваш союз есть вечная борьба.

      О, близнецы-враги, о, яростные братья! –

провозглашает Бодлер (12, с. 684).

      Весьма показательно, что романтик готов признаться в братских чувствах к Природе лишь в том случае, когда она воплощает идею свободного полета его души. Но даже и тогда она остается близнецом-врагом. Восточному же автору, к примеру художнику японской эстетической школы гэйдо, никогда, разумеется, ничего подобного не могло прийти на ум. Если он и считал себя братом Природы, то самым младшим и немощным, способным только в мизерной степени отобразить богатство ее жизни. Взгляд на Природу как на равную своей личности – на такое был способен лишь западный художник.

      Японская средневековая художественная литература – поэзия и проза – являются красноречивым примером данного положения. Очень тонкую грань между пониманием отношения «человек – природа» на Западе и в Японии провела И.А. Боронина на примере японской средневековой литературы. Развивая позицию замечательного русского японоведа Сержа Елисеева, заметившего, что «японец не олицетворял природы, он жил ее настроениями, не внося в нее своих чувств» (19), она уточняет, что персонификация все же была, но весьма особая. «Бесспорно, – пишет И.А. Боронина, – это была персонификация иного рода, отличная от западноевропейской. Если последняя является результатом художественного отвлечения от предмета, то олицетворение природы в японской СКАЧАТЬ