XX век представляет. Избранные. Михаил Трофименков
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу XX век представляет. Избранные - Михаил Трофименков страница 14

СКАЧАТЬ создания образа через сложные, неочевидные, но зримые метафоры:

      И бьются ноги в потолок,

      как белые прожектора!

      Он сделал своими апокалиптические аллитерации Марины Цветаевой:

      Невыносимо,

      когда насильно,

      а добровольно – невыносимей!

      «Мы – негры, мы, поэты» – это же Цветаева: «В сем христианнейшем из миров / поэты – жиды». В его анамнезе – Маяковский, Асеев, вообще футуризм, которому посвящено трогательное стихотворение:

      Жил художник в нужде и гордыне.

      Но однажды явилась звезда.

      Он задумал такую картину,

      чтоб висела она без гвоздя.

      Иногда, заигравшись, стихи страдали от переполнявших их звуков, зависали на грани невольного абсурда:

      Лейтенант Неизвестный Эрнст,

      когда окружен бабьем,

      как ихтиозавр нетрезв,

      ты пьешь за моим столом.

      Нетрезвый ихтиозавр в окружении бабья – сильный образ: Хантер Томпсон обзавидуется. Но Вознесенский владел и абсурдом намеренным, казавшимся тихой гаванью в его сложносочиненном мире:

      Лейтенант Н.

      Застрелился не.

      «Влепи ему в паяльник солоницу» звучит так загадочно зловеще, а это просто совет взбунтовавшейся против мужского мира женщине («Бьет женщина») швырнуть в морду хахалю ресторанную солонку.

      И еще одну роль только Вознесенский мог сыграть гармонично: среди соратников-героев он был антигероем, писавшим стихи о ненаписанных стихах на манер Феллини, снявшего «8 ½» о том, как у него не получается снять фильм: «Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!» Поэту 1960-х было органично представлять себя затравленным волком, как это делал Высоцкий. Вознесенский вызывающе отождествлял себя с охотником:

      Трали-вали! Мы травим зайца.

      Только, может, травим себя?

      Сложность Вознесенского эффектна, негерметична. Образ «треугольной груши», мгновенный синоним этой сложности, вытеснил из памяти демократическую, люмпенскую фактуру стихов конца 1950-х о приблатненной малолетке Беатриче, что «шепчет нецензурно / чистейшие слова», не говоря уж о

      Мерзнет девочка в автомате,

      Прячет в зябкое пальтецо

      Все в слезах и губной помаде

      Перемазанное лицо.

      Вознесенский, строго говоря, был неразборчив в эстетических связях. Как так: вчера «Антимиры» (1965) на Таганке, а завтра – «Юнона и Авось» (1980) в Ленкоме? Как так: поэму «Оза», хулиганскую по тем временам (1964), отвергнутую всеми прогрессивными журналами, Вознесенский публикует в «мракобесной» «Молодой гвардии». Вчера еще он беседовал с Сартром и Хайдеггером, а назавтра страна обмирает от хита Аллы Пугачевой, и плевать стране, что «Миллион алых роз» – пересказ легенды о Пиросмани, записанной Константином Паустовским по следам застольных фантазий великого режиссера Котэ Марджанишвили. Вознесенский то строит вместе с Зурабом Церетели памятник 200-летию присоединения Грузии к России, то воспевает в «Огоньке» Бориса Гребенщикова. СКАЧАТЬ