с Валентиной по улицам города летел страх. Он прочно поселился в женской душе, видимо, основался в ней надолго. Нужно было прогнать его, но страх шумно свистел огромными нелепыми крыльями, подгоняя Валентину, но она и без того стремилась убежать подальше от улицы Якубовской. Валентина не хотела, чтобы Левино похищение было официально зарегистрировано. Женщина не смогла бы объяснить вразумительно, почему она этого не хочет, никому, даже самой себе. Лева был бы против. Она знала, чувствовала это. Валентина вдруг резко остановилась, будто споткнулась обо что-то. Возбужденное тело задрожало и застыло лишь через некоторое время, застопорив ход. Перед Валей широко раскинулось двухэтажное здание. Двадцать три окна. Пять подъездов. Одна арка. В этом доме имел несчастье проживать Валин отец – старый холостяк и запойный пьяница, но прижимистый мужик. Валентина имела все основания предполагать, что у отца под матрацем припрятаны кой-какие сбережения. Иван Лукьянович никого не допускал на прикроватную территорию. Несмотря на пагубное пристрастие, Иван Лукьянович дорожил каждой копейкой, добытой превеликими трудами, приговаривая любимую поговорку, дескать, копейка рубль бережет. Валентине от отцовских щедрот мало что отваливалось. Иван Лукьянович выпустил дочь на свободу без приданого, рассчитывая на Левино национальное происхождение, желал урвать для себя от родного зятя. Но, усмотрев огромную прореху в зятевых доходах, Иван Лукьянович вычеркнул дочь из родственного списка. Изредка он навещал Леву и Валю, съедал одну половину зажаренного в духовке гуся, выпивал две бутылки домашней наливки и на шесть месяцев напрочь забывал Валино лицо. А Леву Бронштейна Иван Лукьянович тихо ненавидел. Даже адрес проживания родной дочери не вспоминал до следующего свидания. Так и повелось. Каждые полгода Валя звонила отцу, чтобы пригласить его в гости по случаю очередного семейного торжества. Иван Лукьянович одалживал проездной билет у соседки по квартире, затем до блеска вычищал драной щеткой парадно-выходной костюм тридцатого года прошлого века и долго всматривался в номера троллейбусов на остановке. У Ивана Лукьяновича было плохо со зрением. Старик ехал в гости, как в места лишения свободы. Обратно его доставлял Лева. Капитан Бронштейн взваливал грузное тело на плечо, забрасывая его за спину, словно это было не тело родного тестя, а мешок с картофелем. Все эти манипуляции Лева проделывал безропотно, не матерился, не пилил Валентину. Принимал отца жены, как неотложный родственный долг. А долги возвращать надо. Раз в году Валентина производила генеральную уборку в комнате отца. Стирала белье, занавески, боролась с пылью и паутиной, скопившейся в углах и под кроватью, она бы чаще наезжала, но отец был неумолим. Ежегодные чистки его вполне устраивали. Однажды Валентина наткнулась на тугие свертки под матрацем. Она потыкала пальцем в смятую газету, попыталась проделать дырочку в одном из свертков, но в это время в комнату вошел Иван Лукьянович.
– Валентина, положь на место, не трогай! – гаркнул сиплым голосом бывший боцман.
