Софиология и неопатристический синтез. Богословские итоги философского развития. Сборник статей
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Софиология и неопатристический синтез. Богословские итоги философского развития - Сборник статей страница 31

СКАЧАТЬ симфонии Бетховена.[241] Существенно здесь другое: с приобретенным опытом приход к религиозной жизни как таковой, вхождение-возвращение в Церковь – лишь логически завершающее внесение смутных интенций Присутствия Иного, касаний – в законную форму культа… Опыт, который Булгакова, по собственному позднейшему определению, «социал-идиотического щенка»,[242] глубоко поразил феноменально, как выступление божественного – «ниоткуда» сюда, как Присутствие, – императивно потребовал ответного вступления в область беспредпосылочного божественного.

      Итак, в религиозном переживании дано – и в этом есть самое его существо – непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, причем не «вообще», а in concreto, именно для этого человека. Подводя теоретический итог этой части текста, Булгаков пишет: «Итак, в основе религии лежит пережитая в личном опыте встреча с Божеством, и в этом заключается единственный источник ее автономии».[243] И далее: «Основное переживание религии, встреча с Богом обладает… такой победной силой, такой пламенной убедительностью, которая далеко позади оставляет всякую иную очевидность».[244] Определяющий эстетический характер этих тезисов очевиден: Бога надо узреть, прежде чем знать чувство Бога, переживание Бога («под каким бы обликом оно ни совершалось…»), чувствование Бога дает «другой вкус, новое ощущение бытия».[245]

      В таком качестве оно, это чувство, прежде всего софийно, а за ним должна быть и София…

      Но как же быть с действительной беспредпосылочностью опыта Сикстины? Для образованного русского юноши, воспитанного провинциальной интеллигентной средой, получившего образование в русских гимназии и университете последней четверти XIX в., «внезапность» встречи с Сикстиной более чем сомнительна («не знал, что ждет меня в галерее» – да как можно было ничего не знать, после того, что сказали о ней Карамзин,[246] Жуковский,[247] Пушкин, Достоевский…).

      Указанная «беспредпосылочность» корнями своими уходит в толщу платонической традиции с ее «знанием как припоминанием» и чувственными здешними вещами как несамоценными и несамодостаточными существованиями (в итоге такого опыта человеку открывается «антитеза… противоположность Бога и мира… появляется сознание неабсолютности и внебожественности… относительности и греховности своего бытия… зарождается стремление освободиться от “мира”, преодолеть его в Боге»[248]). Они только поводы для умственного поворота к сущему Бытию – Благу, Истине, Красоте самим по себе. Парадигма такого припоминания в карикатурном виде прописана у Толстого в рассказе про ученого крестьянского сына и грабли: «…учился наукам, а все мужицкие слова забыл; что такое грабли? Только он пошел по двору, наступил на грабли; они его ударили в лоб. Тогда СКАЧАТЬ

<p>241</p>

По ходу дела эта интенция русской философии была очень востребована в личных религиозных обращениях советского периода, «к духовной жизни через культуру», но, похоже, иссякает в настоящее время.

<p>242</p>

Булгаков. Две встречи. С. 390.

<p>243</p>

Булгаков. Свет Невечерний. С. 16.

<p>244</p>

Там же. С. 17.

<p>245</p>

Булгаков С. Н. Свет Невечерний. С. 17.

<p>246</p>

«Небесный огнь оживляет черты кисти его, когда он изображает божество», соединяя в образе Сикстинской мадонны «красоту, невинность, святость».

Карамзин сам беседовал с Кантом, о чем оставил выразительные страницы в «Письмах русского путешественника»: «Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика…

Говорю о нравственном законе: назовем его совестию, чувством добра и зла… говоря о нашем определении, о жизни будущей и проч., предполагаем уже бытие Всевечного Творческого разума, все для чего-нибудь, и все благо творящего… Здесь разум погашает светильник свой, и мы во тьме остаемся; одна фантазия может носиться во тьме сей и творить несобытное» (Л., 1984. С. 20–21).

<p>247</p>

«Час, который провел я перед этой Мадонною, принадлежит к счастливым часам жизни… Вокруг меня все было тихо; сперва с некоторым усилием вошел в самого себя; потом ясно начал чувствовать, что душа распространяется; какое-то трогательное чувство величия в нее входило; неизобразимое было для нее изображено, и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может. Гений чистой красоты был с нею… Он лишь в чистые мгновенья Бытия слетает к нам, И приносит откровенья, Благодатные сердцам… эта картина родилась в минуту чуда: занавес раздернулся, и тайна неба открылась глазам человека… это не пустота и не туман, а какой-то тихий, неестественный свет, полный ангелами… Он писал не для глаз… но для души, которая, чем более ищет, тем более находит» (Жуковский В. А. Рафаэлева мадонна // Жуковский В. А. Полн. собр. соч. СПб., 1902. Т. 12. С. 10).

<p>248</p>

Булгаков. Свет Невечерний. С. 16.