– Андрюшка, привет! Дай я тебя поцелую.
Вот уж воистину:
Когда я обниму тебя за плечи,
Мир удивится прозе нашей встречи…
Я даже как будто смутился.
Впрочем, никто этого не заметил… Кроме Того Самого, который полчаса до рассвета ненавидел будильник.
* * *
Ну, рассказывай!
Я – чисто по женские – жаждала наконец-то просто посплетничать. То угрюмое, что меня окружало – вообще, весь тот глухонемой мир, который почему-то неизбежно существовал именно вне стен этого города, действовал настолько угнетающе, что я, уезжая, была уверена в том, что еду не из дома – а наоборот, домой. Старое треснувшее здание вокзала казалось родным и близким, а лица людей, истомлённые в залах ожидания, были безумно грустны перед предстоящей разлукой с городом, где даже троллейбус – обыкновенный троллейбус! – не просто тащился по улице, а с грациозной ленью перемещал своё железное в ржавых подпалинах тело по тихим улочкам, из плотного тумана которых призраками вставали навстречу грозные силуэты старых каштанов.
Андрей – живое олицетворение людей, бесповоротно обречённых судьбой на счастье именно по той причине, что они жители этого города – был какой-то не такой. Усталый, поникший, даже причёсанный больше обычного…
– Чего рассказывать-то?.. У меня всё по-старому… Живу… работаю. – говорил он с каким-то надрывом; оставляя огромное пространство выдоха для пауз.
Я мысленно посмотрела в зеркало: накрашена нормально, глаза не усталые, волосы застыли в самом жутком поэтическом сумбуре – короче, всё в порядке – тяну на все шестнадцать; затем усмехнулась – опять же мысленно, но поняла, что инициативу надо брать в свои руки.
– Так, – это чтобы отсечь официальную часть приветствия от делового разговора. – Ты не увиливай, а бери мою сумку, неси и рассказывай.
– Взяла привычку… – безнадёжно и как-то в сторону протянул он, – рассказывай, да рассказывай… Нечего рассказывать.
Мимо нас, уморительно шурша, пронеслась, поблёскивая жирными пятнами, обёртка от пирожков.
– Тебе не холодно? – осторожно спросил Андрей.
Я начала злиться:
– Ты будешь рассказывать или нет?!
В воздухе повисла пауза, которая могла бы означать: “Как ты мне надоела!”, но этого она не означала… Затем он выдавил из себя:
– Потом…
Потом – это уже хорошо. Как в старом анекдоте: если женщина – в пустыне – недостойна апельсина, то это не женщина, а если она неспособна сделать так, чтобы мужчина преподнёс ей этот апельсин, то она должна была умереть ещё два столетия назад… Весь мой диамат применительно к вопросу об эмансипации в конце XX века.
Справа открылся симпатичный дворик, совершенно южный, с расшатанными лестницами, ободранной СКАЧАТЬ